Игнатий Лойола

Впрочем, в те годы его еще никто не звал Игнатием. Имя Иньиго, данное ему при крещении, восходит к Эннеко, дороманскому испанскому имени; оно никак не связано с латинским именем Egnatius или с его испанской формой Игнасио. Момент изменения имени неизвестен. Во всяком случае, до пятидесяти четырех лет (1545 год) Лойола еще называл себя Иньиго, правда, с годами это имя осталось только в дружеской переписке, а в официальных бумагах он уже именовался Игнатусом с 1535 года, когда окончил Парижский университет. В реестрах этого учебного заведения новый магистр искусств также значится под именем Dominus Ignatius de Loyola, dioecesis Pampilonensis.

О причинах, подвигнувших его к переменам, Лойола не распространялся, но один из его биографов, Рибаденейра, объяснял этот факт следующим образом: биограф считает, что Лойола «взял имя Игнатий, потому что оно было более распространенным», или «более привычным для других народов»[7].

Весьма логично для иезуитского мировоззрения, высоко ценящего коммуникативность, но все же, вероятнее, свою роль здесь сыграло особое почтение Лойолы к святому мученику Игнатию Антиохийскому и его невероятной стойкости.

Сам Иньиго обладал этим качеством в полной мере. Когда ему делали операции на ногах, ломая кости, — врачи не понимали: то ли больной потерял сознание, то ли они сами — слух. Он не кричал, хотя единственным наркозом в XVI веке был стакан крепкого хереса или дубинка, которой оглушали пациента. Позднее в поисках духовного пути он ставил жестокие опыты над собой, убивая свой организм холодом, голодом и бессонницей.

Стоит отметить и еще одно важное свойство личности Игнатия Лойолы. Без него не родились бы ни «Духовные упражнения», ни Общество Иисуса. Это — удивительная мечтательность, находящаяся где-то на грани медитации, аутотренинга и безумия.

Проявлялась она уже с юности. По легенде, юный Иньиго служил пажом при дворе короля Фердинанда. Так сказано в «Житии святого Игнатия», написанном в 1585 году латинистом Джованни-Пьетро Маффеи. Но Рибаденейра, чья книга считается более серьезным источником, утверждает, что придворная служба имела место, только господином был не король, а крестный Иньиго, Хуан Веласкес. А поскольку старший казначей часто посещал королевский двор, там бывал и его воспитанник.

Воспитатель Иньиго, помимо прочего, являлся крупным феодалом, державшим в подчинении два кастильских города — Аревало и Мадригаль. Но главную силу ему давало удивительное доверие со стороны короля и королевы — Фердинанда и Изабеллы. Последняя даже упомянула Веласкеса в своем завещании, написав, что он «служил мне усердно и с великой верностью». Влиятельностью покровителя объясняются многочисленные буйные выходки подопечного, сходившие ему с рук. В его рассказах о своей молодости отцу Гонсалесу да Камара есть такая фраза: «Внимательный к своей наружности, падкий на успех у женщин, смелый в своих ухаживаниях, придирчивый в вопросах чести, ничего не боявшийся, дешево ценивший жизнь свою и других, я предавался роскоши…»

Правда, за один «тяжкий проступок» Лойолу все-таки судили в Аспейтии, но особого страха у него этот факт не вызвал. Молодой мечтатель чувствовал себя при дворе достаточно вольготно и не страдал избытком скромности. Во всяком случае, в дамы своего сердца он записал не женщину своего круга (как мы помним, весьма уважаемого), а особу королевской крови. По собственным воспоминаниям Лойолы, «…сеньора эта была не просто благородного происхождения, как графиня или герцогиня, но занимала положение куда более высокое, чем любая из оных». Первый иезуит унес эту тайну в могилу, но исследователи все же имеют версии насчет предмета воздыхания Иньиго. Первая из них, наиболее вероятная, ни много ни мало новая королева Жермена де Фуа, на которой женился Фердинанд после смерти Изабеллы. Лойола видел ее достаточно часто: Жермена обожала общество жены Веласкеса и дня не могла прожить без любимой подруги. Правда, на роль высокого идеала королева тянула с трудом. Злые языки называли ее «жирной и не всегда трезвой».

Другая кандидатура — сестра Карла V Леонора Габсбург, супруга короля Франции Франциска I. Есть еще домыслы насчет инфанты Каталины, дочери Хуаны Безумной, но вызывает сомнения слишком юный возраст принцессы. К моменту смерти Фердинанда ей исполнилось только девять лет.

На самом деле, не столь уж важно, какая из королевских особ оказалась предметом воздыханий Иньиго. Вызывает удивление другое: серьезность, даже обстоятельность, с которой он размышлял о своей возлюбленной.