Читаем Игра Престолов: прочтение смыслов. Историки и психологи исследуют мир Джорджа Мартина полностью

Е.В.: Я думаю, что очень смешная у меня ассоциация сейчас. У меня ассоциация с теорией поля Пьера Бурдье, которая побуждает проанализировать этот мир как поле власти, подумать о том, как оно устроено. Да, на поле есть позиции, которые не зависят от агентов, которые скорее заставляют агентов желать занять позицию, да? Соответственно, эти позиции опасны, если они пусты. То есть если трон пустой - это позиция, которая, естественно, остаётся свободной, и поэтому, так сказать, агенты проявляют свою агентность и игра начинается. Самая главная позиция - она всегда пуста, и все хотят её занять. Начинается борьба, соперничество - так устроена власть. Я думаю, что это очень поверхностная и даже, возможно, неправильная концептуализация.


М.Ш.: Но это же чистой воды, конечно, «Алиса в Зазеркалье», где надо очень быстро бежать, чтобы остаться на месте, и Алиса передвигается по шахматным клеткам, чтобы занять позицию королевы.


Е.В.: Ну, главная метафора Бурдье - это метафора спортивной, в основном, игры, но можно и с помощью шахмат это попытаться понять.


А.М.: Да, но если мы говорим о вакансии поэта, о вакансии правителя или о какой-либо ещё вакансии, которая опасна, то под вакансиями имеется в виду не просто то, что общество назначило некое место, от которого оно ожидает каких-то решений, что оно пытается призвать кого-то в рыцари. Но и то, что сам рыцарь должен учиться той импровизации, которой он до этого не обладал. Допустим, эти испытания были довольно часто в средневековом рыцарстве: например, история Персифаля, который мне постоянно вспоминался при чтении Мартина как образец, потому что Мартина сравнивают с Толкиеном, от которого он постоянно отталкивается, постоянно говорит, в чём он не согласен с ним. Все эти его не очень приличные, иногда приличные замечания о Толкиене в многочисленных интервью, надеюсь, мы ещё обсудим.


Е.В.:

Обсудим однозначно.


А.М.: Но я бы, конечно, сравнивал с вагнеровским миром, потому что то, что делает Персифаль, что Тангейзер, что, в общем-то, Менизингер, тоже представляет собой рыцарскую этику. В некоторые моменты они должны следовать своему рыцарскому кодексу, и тогда они правильны, когда они следуют своему кодексу во всём. Они должцы пройти эти испытания, пройти по этой лестнице. Но когда речь идёт уже о том, что они достигают некоего места преображения, некоего места апофеоза, то, что соответствовало их преображению или уподоблению Христу, поскольку мир Вагнера, средневековый, достаточно христианизированный, - то нужно как раз совершить действие, которое рыцарским кодексом не подразумевается. Рыцарь должен, например, поухаживать за больным королём, что является полным нарушением рыцарской этики, полным опрокидыванием всех иерархий, но на этом и происходит, собственно, гибель героя средневекового и, соответственно, вагнеровского.


Е.В.: Ну, то есть это лиминальная фаза.


A.М.: Лиминальная фаза. Другое дело, что Мартин отличается от Вагнера, отличается от средневековых легенд тем, что там, вде у Вагнера в Средние века история кончается, по сути дела, - для Мартина здесь история только начинается. Неудачная епифания, собственно. Для ХIX века это точно неудачная епифания, что для Вагнера, что для Достоевского и Толстого в главные, в общем-то, сюжетообразующие моменты, - невозможность, так сказать, епифании.


B.Б.: Трон кажется пустым не только потому, что необходимо, чтобы игра велась. А ещё и потому, что, когда система в покое - собственно говоря, на неё скучно смотреть. Тут ещё дело в том, что трон как бы посередине всего и, поскольку это всё же не реальная жизнь, а книжка, и она создана воображением, то все эти разные стороны мартеновского мира, мартеновского материка или континента, подобны стереотипам. Вот у нас есть Север. Север - это суровые мужчины с бородами, которые заняты каким-то суперважным делом, Стена там стоит, защита Стены, жизни. Защита самоидентичности. На севере суровые следопыты, на юге непонятная, непонятно откуда взявшаяся орда антилюдей - дотракийцев, о которых на конференции у нас Рома Шляхтин рассказывал, что они намеренно выведены как антицивилизация. Он сравнивал это с тем, как Геродот описывал персов, то есть скифов. А если дальше на восток, там какая-то дикость, что-нибудь совершенно безумное, какая-нибудь армия кастратов, например.


М.Ш.: Нет, там дальше ещё более непонятно - Красный Бог, Страна Теней, всё как полагается.


В.Б.: Это Трон - он посередине. Но такие разные вещи между собой примириться в принципе не могут, хотя я думаю, что мы увидим ещё, конечно, - надеюсь, что и в кино - атаку дотракийцев на армию мертвецов. Ну, дракона уже увидели, в любом случае. Трон - место, где, по идее, должны равнодействовать все эти силы, а они несовместимы - и он неизбежно окажется пустым, потому что они постоянно взаимно аннигилируются.


Перейти на страницу:

Все книги серии История и наука Рунета

Дерзкая империя. Нравы, одежда и быт Петровской эпохи
Дерзкая империя. Нравы, одежда и быт Петровской эпохи

XVIII век – самый загадочный и увлекательный период в истории России. Он раскрывает перед нами любопытнейшие и часто неожиданные страницы той славной эпохи, когда стираются грани между спектаклем и самой жизнью, когда все превращается в большой костюмированный бал с его интригами и дворцовыми тайнами. Прослеживаются судьбы целой плеяды героев былых времен, с именами громкими и совершенно забытыми ныне. При этом даже знакомые персонажи – Петр I, Франц Лефорт, Александр Меншиков, Екатерина I, Анна Иоанновна, Елизавета Петровна, Екатерина II, Иван Шувалов, Павел I – показаны как дерзкие законодатели новой моды и новой формы поведения. Петр Великий пытался ввести европейский образ жизни на русской земле. Но приживался он трудно: все выглядело подчас смешно и нелепо. Курьезные свадебные кортежи, которые везли молодую пару на верную смерть в ледяной дом, празднества, обставленные на шутовской манер, – все это отдавало варварством и жестокостью. Почему так происходило, читайте в книге историка и культуролога Льва Бердникова.

Лев Иосифович Бердников

Культурология
Апокалипсис Средневековья. Иероним Босх, Иван Грозный, Конец Света
Апокалипсис Средневековья. Иероним Босх, Иван Грозный, Конец Света

Эта книга рассказывает о важнейшей, особенно в средневековую эпоху, категории – о Конце света, об ожидании Конца света. Главный герой этой книги, как и основной её образ, – Апокалипсис. Однако что такое Апокалипсис? Как он возник? Каковы его истоки? Почему образ тотального краха стал столь вездесущ и даже привлекателен? Что общего между Откровением Иоанна Богослова, картинами Иеронима Босха и зловещей деятельностью Ивана Грозного? Обращение к трём персонажам, остающимся знаковыми и ныне, позволяет увидеть эволюцию средневековой идеи фикс, одержимости представлением о Конце света. Читатель узнает о том, как Апокалипсис проявлял себя в изобразительном искусстве, архитектуре и непосредственном политическом действе.

Валерия Александровна Косякова , Валерия Косякова

Культурология / Прочее / Изобразительное искусство, фотография

Похожие книги

Социология искусства. Хрестоматия
Социология искусства. Хрестоматия

Хрестоматия является приложением к учебному пособию «Эстетика и теория искусства ХХ века». Структура хрестоматии состоит из трех разделов. Первый составлен из текстов, которые являются репрезентативными для традиционного в эстетической и теоретической мысли направления – философии искусства. Второй раздел представляет теоретические концепции искусства, возникшие в границах смежных с эстетикой и искусствознанием дисциплин. Для третьего раздела отобраны работы по теории искусства, позволяющие представить, как она развивалась не только в границах философии и эксплицитной эстетики, но и в границах искусствознания.Хрестоматия, как и учебное пособие под тем же названием, предназначена для студентов различных специальностей гуманитарного профиля.

Владимир Сергеевич Жидков , В. С. Жидков , Коллектив авторов , Т. А. Клявина , Татьяна Алексеевна Клявина

Культурология / Философия / Образование и наука
История Франции
История Франции

Андре Моруа, классик французской литературы XX века, автор знаменитых романизированных биографий Дюма, Бальзака, Виктора Гюго и др., считается подлинным мастером психологической прозы. Однако значительную часть наследия писателя составляют исторические сочинения. Ему принадлежит целая серия книг, посвященных истории Англии, США, Германии, Голландии. В «Истории Франции», впервые полностью переведенной на русский язык, охватывается период от поздней Античности до середины ХХ века. Читая эту вдохновенную историческую сагу, созданную блистательным романистом, мы начинаем лучше понимать Францию Жанны д. Арк, Людовика Четырнадцатого, Францию Мольера, Сартра и «Шарли Эбдо», страну, где великие социальные потрясения нередко сопровождались революционными прорывами, оставившими глубокий след в мировом искусстве.

Андре Моруа , Андрэ Моруа , Марина Цолаковна Арзаканян , Марк Ферро , Павел Юрьевич Уваров

Культурология / История / Учебники и пособия ВУЗов / Образование и наука