За окном на город опустились сумерки; вот уже много часов послушно молчал у стены телевизор, на его выпуклом экране отражалась искаженная комната: стоящий у окна мужчина, сидящая в кресле женщина – абстрактно прорисованные импрессионистом серо-коричневые фигуры.
– Мне это… нужно.
«А больше тебе ничего не нужно?» – хотелось съязвить вслух, но Яна, верная данному самой себе обещанию больше не злить похитителя понапрасну, стойко держала язык за зубами.
– Один поцелуй.
Она чувствовала на себе изучающий взгляд – слишком тяжелый, плотный и пристальный; ей делалось под ним неуютно и жарко.
Слова «ведь я же не урод» все еще продолжали витать в воздухе.
Черт, кто тянул ее за язык?
Да, не урод. Да, нормальный внешне мужик – приятный даже, если стереть из памяти все его повадки, – но ведь не сотрешь, не забудешь о том, что он наглухо двинутый. К тому же, после тяжелого и изнуряющего психологически дня ей совсем не до секса. Вот совсем. На душе ни капли тяги к романтике, на сердце ни капли чувств – о каком поцелуе может идти речь?
А взгляд от окна продолжал жечь ее плечо, щеку – сверлил кожу лазером.
– Я заплачу.
От этой фразы она не удержалась, хмыкнула.
– И много?
– Все, что у меня есть, – около ста тысяч местных денег. Этого достаточно?
– За один поцелуй?
– Да. Если ты после него захочешь продолжения, я продолжу. Если нет – остановлюсь.
Ее голова против воли, будто потянутая за привязанную к уху веревочку, повернулась в его сторону; глаза распахнулись – он это серьезно? Сто тысяч за поцелуй? И если она скажет «нет» – он отвалит?
Хотелось плакать, хотелось смеяться – происходящее напоминало бред.
– А где гарантии, что ты отстанешь сразу после того, как я скажу «нет»?
– Мое слово.
Похититель оттолкнулся от подоконника, вернулся к креслу, опустился в него, уперся локтями в колени, переплел решеткой пальцы. Лицо серьезное, спокойное, взгляд хмурый, у губ от усталости залегли едва заметные складки – Яна пыталась понять, нравится он ей или нет. Если попытаться забыть, что псих, – нравится? И не могла ответить – собеседник ее пугал. Может, тем, что весь день производил с ее руками непонятные манипуляции, а, может, тем, что вот так запросто предложил за один-единственный поцелуй сто тысяч рублей.
«
И вообще, он это серьезно – сто тысяч? За поцелуй? Реши Яна написать свою собственную, состоящую из сплошной чуши пьесу, у нее не вышло бы придумать диалогов лучше, чем те, что звучали в этой намозолившей глаза комнате.
– Твое слово?
– Да, мое слово. Оно многое значит. Все.
Ему почему-то верилось. Его тону, его выражению лица, глаз, его интонации. А она что – всерьез рассматривала возможность продать свой поцелуй?
А если соврет?
Не соврет. Каська не знала «почему», но знала, что это так, – не соврет. За годы тяжелой жизни научилась отличать.
– Покажи деньги.
После оброненной сухим тоном фразы, она вдруг напомнила себе проститутку – опытную, замшелую, еще лет тридцать назад растерявшую как физическую, так и душевную невинность.
Зашуршала куртка; из кармана на свет вынырнул черный кожаный бумажник. На кофейный столик легли деньги – стопка оранжево-розовых пятитысячных купюр.
– Могу отдать их тебе вперед, – просто, безо всякого презрения в голосе пояснил «псих».
Как ни странно, психа он ей больше не напоминал – скорее, демона под личиной, профессионального манипулятора человеческой алчностью. А алчность была, да, – пузырилась, шелестела под кожей змеей, заполняла собой все телесное пространство – руки, ноги, сердце, голову, остатки разума. Хотелось наклониться вперед, схватить деньги, засунуть их в самый дальний карман, плотно прижать и похлопать. А потом… Потом хоть трава ни расти.
Яна с ужасом дивилась произошедшим внутри нее изменениям – понадобилась всего минута, несколько умных фраз и пачка денег, чтобы ее мировосприятие целиком и полностью поменялось: диалог теперь казался интересным, комната почти уютной, а лицо мужчины напротив вполне даже нормальным, пригодным для… поцелуя.
Одного поцелуя.
Боже, она даже думает, как проститутка. Как настоящая проститутка! Нет, Каська никогда не презирала представительниц древней профессии, но и пополнять их ряды, как ни странно, не спешила. Считала так: пока есть руки, ноги и голова, можно поработать ими, а не тем, чем Господь отличил от мужчины женщину. А то потом не отмоешься, не забудешь, что сдался…
А она, кажется, сдавалась – вот прямо сейчас.
«