Игра в дурака [сборник рассказов]

— Любимая, — ласково спрашивал у жены Пирожков, — какой ты хочешь подарочек к Новому году?

— Никакой, — отвечала Лизочка с тяжким вздохом. — Побереги денежки на похороны.

Пирожков откладывал ёлочную игрушку.

— Лиза, — строго говорил он, — сейчас же перестань!

— Осталась только резиночка внизу, — отвечала ему на это грустная Лизочка. — И воротничок.

А в первых числах нового года Лизочка… умерла. Её смерть странным образом совпала с окончанием работы над свитером. Вечером она закончила вязать воротник, а ночью — умерла. Тёща привела на кладбище Санечку с Анечкой. Стояли сильные морозы, и Пирожков надел на похороны новый свитер. Лизочка оказалась права: в свитере было тепло и удобно…

Домой Пирожков возвращался на электричке. Дорога тянулась мимо кладбища. За вагонным окном проплывали деревья, могильные плиты, кресты… Лизочка лежала здесь, а Пирожков ехал домой. Обедать.

Кладбище кончилось. Пирожков откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Сразу же всплыло Лизочкино лицо в гробу… «Вот так пошутил…» — думал Пирожков, уже начиная дремать.

Электричка шла. Постукивали колёса.

Праздник жизни

Пошёл я как–то на нудистский пляж — на голых баб поглазеть. Пизды у всех баб здесь сплошь бритые, как, впрочем, и яйца у мужиков. Ну да сейчас не о яйцах речь. Раздеваются бабы на нудистском пляже не так, как на обычном. Первым делом они трусики снимают (у кого, конечно, есть трусики), а уж потом всё остальное. И одеваются бабы–нудистки не так, как на обычном пляже. Вначале кепочку наденут, затем маечку, потом юбочку. А уж после юбочку приподымают и натягивают на пиздёнку трусики. И купаются здесь бабы по–разному. Не в том смысле — кто «брассом», кто «баттерфляем». А в смысле — кто полностью голенькой, а кто в трусиках, но без лифчика. А кто в лифчике, но без трусиков. Вот это, я вам скажу, сильно: когда лифчик есть, а трусиков нет. Очень сильно!.. А ещё нимфетки. Ну-у, это особый разговор — нимфетка на нудистском пляже. С сигареткой в манерно отставленных пальчиках и с торчащим из пизды клитером. Она же чувствует, как её мужики взглядами ебут… А море шумит, а волны плещут, и ты прыгаешь на эти волны и визжишь от радости. И другие тоже прыгают и тоже визжат.

Словом — праздник жизни.

Но жизнь нам постоянно сюрпризы приподносит. И не всегда приятные. Вот и сейчас — солнце, смех, плеск… и тут из воды утопленницу выносят.

И вроде бы ничего не изменилось — солнце светит, пизды сверкают, море шумит… А праздника уже нет. Нет праздника! Вот если б нимфетка утонула, праздник, возможно бы, и остался. А так лежит на песке некрасивая тётка, да еще в жёлтых трусах. Поймите меня правильно, дело не в трусах, а… В общем, не важно.

Но что поражает — так это толпа. Буквально только что из воды вытащили утопленницу; вода как бы заражена смертью. А они весело плещутся. Смеются… И никто — НИКТО! — не собрал свои вещи и не ушёл в скорбном молчании. Наоборот, сгрудились вокруг утопленницы — смотрят, смотрят… Понятное дело — смерть всегда интересна, если она не твоя.

И вдруг что–то произошло. Может, на Солнце. Может, на Луне. Не знаю. Но все, как один, надели трусы и ушли в скорбном молчании. Пляж опустел. И только утопленница осталась лежать на песке, подставляя солнечным лучам своё мёртвое тело.

Почему я не родилась маленькой собачкой?

…Перекатисто грохочет. Но дождя пока нет. Мимо вокзала тянется длинный товарняк. Под брезентовыми чехлами угадываются уродливые тела танков. В дверях теплушки стоит солдат. Курит.

— Гос–с–поди, — крестится старушка, — как в войну.

— Где тебя носит? — раздражается мать. — Посмотри за сумкой.

Девочка послушно садится рядом с большой дорожной сумкой. Но как только мать скрывается из виду, тотчас вскакивает и бежит к «справочной». Нажимает кнопку, неуверенно шепчет в микрофон:

— Алё.

— Ну чего алёкаешь? — рявкает «справочная».

— Скажите, пожалуйста, а поезд скоро придёт?

— Скоро!

— А во сколько?

— Во сколько придёт — во столько придёт!

ЩЁЛК — «справочная» отключилась.

Девочка подходит к окну. Видит своё слабое отражение на стекле.

— Ну что уставилась? — показывает она отражению язык.

«Друм–бурум–друм-бурум», — бормочет громоздкий динамик под потолком. Но все всё понимают.

— Поезд, поезд… — волнистым рокотом катится по залу.

С озабоченными лицами выбегают на улицу.

Луна затянута тучами. Идёт дождь.

Короткого перрона не хватает на весь состав. Дальше — грязь. Прыгают по дощечкам.

— Давай! Давай! — торопит проводница.

Ту–ту — раздаётся короткий гудок. Мать, поцеловав девочку, лезет в тамбур. Девочка подаёт ей сумку.

— Слушайся Макеева, — говорит мать и проходит внутрь вагона.

Макеев — её третий муж. И второй отчим девочки. Всё произошло быстро. Уезжала к бабушке — был один отчим. Вернулась — другой.

— Шевели лаптёй! — подгоняет кого–то проводница.

Девочка оглядывается. К вагону, вся обвешанная узлами, спешит старушка. Подбежала. Ахнула. Заметалась.

— Садиться–то думаешь, бабуля?! — проводница ей строго.

— Дак у меня шашнадцатый вагон.

— У нас всего пятнадцать.