Игра в «дурочку»

— Убрать! — потребовал, возможно, бывший весельчак Кавээнщик. И сейчас же валились двое в камуфляже, черных «чулках» вместо лиц и совести, подхватили слабое, словно развинченное тело медсестры и вынесли…

— Что с ней будет? — пролепетала я.

— Ну ты и упряма! — получила в ответ. — Самое время тебе думать о себе! Нет же, так и тянет о других… Но я заставлю тебя быть более благоразумной! Экран! — хлопнул в ладоши.

Комната опять погрузилась во мрак, а на стене, на белом квадрате, вспыхнул четырехугольник света. Стремительно прямо на меня поехала чья-то голова… вернее, лицо… Сначала оно показалось мне вовсе незнакомым, потому хотя бы, что вокруг него пузырилась кровавая пена…

Я зажмурилась и попросила:

— Не надо! Не надо! Нельзя!

И потеряла сознание. И, возможно, упала бы на пол, если бы не Интеллектуал, попридержавший мое тело за плечи:

— Сиди и смотри! Сиди и смотри! Нет у тебя выбора!

Но как я могла смотреть на голову своей матери, плавающую в кровавой пене…

— Что вы с ней сделали?! Что вы с ней сделали?! — я извернулась и ухватила своего мучителя за черный «чулок» на его лице… Он цапнул мою руку, надавил и отбросил в сторону:

— Еще не сделали. Но сделаем. Если продолжишь изворачиваться. Эх, ты! Специалистка! Забыла, что существует такое понятие, как монтаж? Теперь легче? Ну так посмотри, полюбуйся, на что ты обречешь свою мать, если… По-моему, достаточно красочное зрелище. Смотри! Смотри!

Я бросила взгляд на экран и, хватаясь за воздух, теряя окончательно связь с миром, полетела, полетела куда-то в темень и забвение, а мое тело словно отделилось от меня и даже не сползло, а стекло на пол…

— Теперь будешь говорить? Будешь рассказывать подробно, с каким точно заданием тебя заслали в Дом ветеранов? Что ты там выведала и передала Токареву? — были первые слова интеллектуала, когда очнулась, лежа на полу.

Вероятно, я не способна к настоящему подвигу. Вероятно, я не из тех, кто готов вытерпеть муку мученическую ради идеи. Вероятно, я слишком не хотела, чтобы моей матери сделали больно. Вероятно, мое журналистское честолюбие не стоило и гроша… поэтому я послушно, через внезапную одышку, словно шла в гору, принялась прилежно перечислять все, что знала в треклятом этом Доме и его обитателях. Все… кроме своей смутной опасной догадки, теперь, после всего случившегося переросшей в абсолютную уверенность: обворовывание покойниц и предпокойниц скрывает куда более черный криминал… что-то уж настолько противоправное и приносящее такие суперприбыли… Иначе разве ж этот молодец со многими знаниями, запросто цитирующий древних мудрецов, выполнял бы работу, столь неадекватную его учености? Не за гроши же он, в самом-то деле, полез в эту грязную грязь…

Но даже про себя я опять не посмела отчетливо обозначить словами и попридержать в поле своего изумления свою опасную догадку, так, признаюсь, боялась, так жутко боялась… мне даже чудилось, будто у них здесь, в комфортабельном безоконном застенке, притаились некие сверхчувствительные приборы, с помощью которых из моего беззащитного мозга выхватывается любая, даже слабенько пульсирующая мысль… И поэтому, если они обнаружат, что я знаю, засекла их самую главную тайну, — уж тут точно, уж тут наверняка несдобровать ни мне, а возможно, и Маринке… и кто их знает, оставят ли они в покое мою мать, Митьку…

— После этого кино, — произнесла я как можно безнадежнее и проникновеннее, — после всего этого… мне, сам понимаешь, невозможно что-то скрывать… Ни смысла, ни сил… Я все-все расскажу! В мельчайших подробностях. Все, что должно было войти в мой очерк нравов. Только я должна знать, что с моими родными… ни с матерью, ни с братом… ничего не случится… из-за меня. Они ни при чем. Это я такая вот авантюристка, что решила дознаться, кто убил Мордвинову… Это мои проблемы! Если… если решите… убить меня — ваше право. Но только не мать, не брата. Умоляю! — я заревела в голос безо всякого притворства.

— Ладно, — был ответ. — Их не тронут. Итак, что ты там, в Доме, углядела, разглядела, выяснила… Что тебя удивило, поразило… в том числе и в поведении обслуги. Голую правду!

Я вытерла мокрое лицо подолом платья.

— Еще просьба. Не трогайте Маринку! И без того ей горько… У неё же мужа убили.

— Не повторяйся. И не такая уж у неё великая потеря — муженек её пил как свинья. Вот сын… Ради сына она на все пойдет. Как всякая нормальная мать. Хватило одного предупреждения по телефону… Так что не беспокойся… Слушаю.

— Я буду в чем-то повторяться. Но это так: решила вернуть Маринке дачу… И второе, пожалуй, главное — написать очерк, типа судебного, ну такой скандальный, чтоб как взрыв бомбы! Если бы следователь сказал мне, что будет заниматься этим делом — я бы, может, и не стала переделываться в Наташу из Воркуты… Но он даже посоветовал — ищите сами свидетелей, если Мордвинова, действительно, убита, а не сама себя подожгла. Вот мы с Маринкой и решили…