Игра "в дурочку"

Он сильно захлопнул за собой дверь. А я осталась одна одинешенька в чужой однокомнатной, с чуждой мне челкой, разлученная «легендой» с родными и близкими, и тишина неприкаянности придавила все мои дерзновенные помыслы… Хорошо, Михаил включил перед уходом магнитофон, который журчал-утешал: «Пой, ласточка, пой, пой, не умолкай, песню блаженства любви неземной… пой, ласточка, пой…» Я дала полный звук, от которого аж стекла вздрогнули. Но гулять — так гулять! Раз пошла такая пьянка — режь последний огурец!

… На следующее утро, как и оговорился Михаил с директором Дома ветеранов работников искусств, молодая женщина-девушка с челкой, весьма и весьма провинциального вида, робко переступила невысокий порожек кабинета Виктора Петровича Удодова… Было это 17 мая 199… года. В открытое окно пахло свежим тополиным листом и черемухой.

Однако самое-то начало всей это весьма непростой, достаточно чудовищной и, на первый взгляд, неправдоподобной истории, положил телефонный звонок, прозвеневший в моей квартире девять дней тому назад.

В то позднее утро мы с Алексеем лежали на моей постели, прости нас, Господи, — совсем голенькие, и выясняли отношения, когда зазвучала эта настойчивая, долгая трель. Алексей схватил мою руку на лету:

— Кто это там такой упорный? Перебьется! Небось, не Москва горит! Я же тебе ещё и ещё раз говорю: кончай свои игры, тем более с огнем. Муж я тебе или не муж?

Вытерпев минуту, не больше, телефон опять затрезвонил не переставая.

— Ну и выдержка у тебя! — ехидно похвалила я. — Слава, слава Богу, что ты ещё пока не полный мой муж!

— И выдержка, и резвость суждений! — отозвался он тотчас. — Ну посмотри на себя! Чудовище! А ещё собралась замуж за такого супермена, как я.

— Ну и хвальба! Ну и пижон дешевый! — огрызнулась, но все-таки пожелание его выполнила — глянула в зеркало. Ужас и ужас! Лицо опухло так, что ушей не видать, глазки утопли, словно изюм в тесте.

— Ты прав абсолютно, — сказала. — Никакого смысла тебе, такому полноценному, хорошо побритому, брать эту уродину в жены… — И пригорюнилась, поникнув головой… Но едва опять забился в легкой истерике мой алый, как неувядающая роза, телефон, — мигом схватила трубку.

— Татьяна! — услыхала восторженный крик Маринки. — Вообрази! Я наследство получила! Не веришь? Самое настоящее!

— Откуда?

— От верблюда! Вообрази — сижу, думаю, как жить дальше с моим охламоном, у Олежки ножка выросла, а обувь сейчас сама знаешь, какая дорогая, сижу и думаю — вот бы чудо случилось, чтобы денежку найти! Наши картинки в последнее время почти не продаются. И вдруг… полкило мяса не на что купить. И вдруг!

— И сколько же ты получила замков-дворцов? Изумрудных ожерелий и бриллиантовых диадем?

— Да не знаю ещё ничего! Секретарша директора позвонила, сказала, что мне дача завещана, кроме всего… Вообрази! Мне все-все завещала Мордвинова-Табидзе, помнишь, знаменитая киноактриса? Прибегай! Все-все расскажу!

— Она что, твоя родня? Ты никогда мне не говорила…

— Нисколько не родня. Но вот же… Ей знаешь сколько было? Девяносто! Между нами — пропасть. Но завещание именно на меня. Фантастика!

— А что твой ненаглядный? На него б и вылила первый ушат восторгов-удивлений, — посоветовала я.

— Где, где… в отключке, в запое, известное дело… «зеленый период», «никто меня не понимает»… Придешь?

— Подумаю, — и положила трубку, а Алексею сказала назидательно: — Не мни, все-таки, из себя уж очень-то. Жизнь переменчива. Вон у Маринки не было ни гроша и вдруг наследство на голову свалилось. Значит, вполне может случиться и так: выйду я сейчас со своим раздутым лицом под кленовую сень и встретит меня принц Чарлз с белым «линкольном» и скажет: «Люблю тебя безумно!» И останешься ты ни при чем со своим скальпелем и «жигуленком» доисторической модели.

— Тебя, выходит, мой старикашка-«жигуленок» напрягает? поинтересовался с железом в голосе, прищурив синие глаза.

— Ну извелась прямо! И что ты не Киркоров! И не какой-либо хоть завалящий Копперфильд!

— Мы что, вот-вот поссоримся? — его темные брови сошлись в одну литую полосу.

— А чего нет! — понеслась я через кочки куда глаза глядят. — Еще в загс не сбегали, а ты уже готов посадить меня в банку с формалином, от жизни отгородить!

— Дурочка! — начал, было, он восславлять по новой роль мужского рассудка в жизни женщины. — Надо же кому-то из двоих не витать в облаках…

И тут опять телефон, и опять я схватила трубку, и опять голос Маринки, но уже растерянный:

— Оказывается, эта Мордвинова-Табидзе не сама по себе умерла, она задохнулась при пожаре…

— Кто тебе это сказал?

— Позвонил какой-то Борис Владимирович Сливкин. И сказал, что она сгорела.

— Как? — не поверила я. — В Доме ветеранов работников искусств? Что, весь Дом сгорел?

— Он только сказал, что она сгорела, задохнулась, и что она ему дачу свою подарила, а он её передарил… И что он улетает по делам в Бразилию. Месяц назад подарила.

— Сколько событий стразу! Чепуха какая-то… Зачем, интересно, девяностолетней старухе продавать дачу? И как он узнал твой телефон?

— Не знаю. Он знает, что завещание написано на меня.

— Может, он её родственник?