Игра в ящик

– Не будет. Это у твоей сальной будет приступ глазной.

– В каком это смысле?

– В прямом. Ты ей в понедельник напишешь заявление.

– Какое?

– Об увольнении.

Чайник, шипевший на плите, именно в эту секунду фыркнул и засвистел. Курчаво. Очень смешно. Поймал вора дурачок. Но ощущение какой-то протокольной cтрогости, ментовской однозначности момента возникло, и от этого, наверное, Ромка был очень краток, внятен и решителен:

– С первого января у меня будет отдельная комната. Гостинка. И кухонька своя, и ванная.

– Это хорошо. А жить на что будем?

– Очень просто. На полигоне есть старая прохоровская «Эрика». Стоит еще с тех пор, как он туда с ночевками ездил. Никому не нужная. Попрошу у шефа, почищу, смажу, и все. Печатать в нашей общаге нужно всем. Машинстки в институте просят полтинник за лист, а ты будешь брать сорок копеек.

– А Дима?

– Дима едет с нами, – просто сказал Роман, – там, в Миляжково, тоже есть хоккейная коробка. На пустыре, как раз напротив главного корпуса.

Маринка раскраснелась, и глаза ее стали синими. Синими и замечательными, как у сына, у сына Димы, но «да», простое «да», она не говорила.

Спрашивала, а как тогда непрерывность трудового стажа и что случится с институской очередью...

– Какой, – уже развеселившись, Ромка, не мог остановиться, – на мягкую мебель, что ли?

– Ну да... – Улыбка не могла не объявиться, но все равно Маринка стойко перечисляла. – На машину... на ковер...

– Слушай, – он ласково взял и повернул двумя руками к себе женину голову, указательный и безымянный пальцы правой и левой сошлись, соединились в мягкой ямочке на шее, «под хвостиком», как он любил шутить, целуя ее в темноте, – Мариша, через год я вернусь в ЮИВОГ кандидатом. Кандидатом наук, и никаких очередей для нас уже не будет, будет просто все, что нам нужно...

– А тебя... тебя возьмут назад?

– А куда они денутся? Рычков собирается докторскую защищать в нашем совете. В феврале будет обсуждаться. А потом монографию издавать под шапкой ИПУ. Возьмет меня назад как миленький.

Рычков Анатолий Алексеевич, директор Южносибирского института вопросов горной отрасли, специалист по подземному пылеподавлению.

И все равно Марина не говорила «да». Ромка видел, что она согласна, горячий румянец расцветал на ее щеках, сливаясь, соединяясь с огнем его подмороженных, подстывших на катке пальцев, но губы жены не шевелились, она молчала, а потом сказала:

– Давай я чуть-чуть... чуть подумаю. Можно ведь?

– Можно, – великодушно разрешил Роман, которому все было ясно. Весело и хорошо.

– Я давай... давай я тебе телеграмму пришлю. Хочешь?

– Правительственную...

– Конечно, – Маринка широко и просто улыбнулась, рассмеялась наконец-то, – правительственную, а какую же еще... Молнию.

«Смешные они все-таки, Иванцовы. Отец по описи сдает. Мать наставленья шлет. А дочка официально уведомит. Телеграфом».

На самом деле, открыткой в конверте. Через неделю. Пятнадцатого.

А восьмого утром на своем ощипанном гусенке приехал Игорь. Вот уж кому малина будет. Раздолье. Но говорить ему Роман Подцепа ничего не стал. Пусть сестрица пожалует. Сама. С широкого плеча. Квартиру на год.

Было не больше минус десяти, но, как всегда в это ноябрьское, до январского донца еще не просохшее время, казалось, что под двадцать. Уговорил Маринку, не без труда, обняться и поцеловаться в тепле, под желтой лампой узкой прихожей, и налегке, с полупустою красной сумкой на плече, сбежал вниз. Несчастный безволосый ИЖ-Комби дрожал на ветерке.

– Едем? – спросил шурина.

– Едем.

За рано в этом году подмерзшими стеклами кухонного окна ничего нельзя было разглядеть, но Ромка и так знал, что она стоит там, наверху, на пятом этаже, положив голые локти на ледяной подоконник, и смотрит в узкую, ладонью вытопленную щелку. Вниз, на него. Он все знал и все понимал, и было ему хорошо.

Дорогой сквозь снежные трубы ночных улиц шуряк что-то грузил Роману о правильности выбранного направления.

– ...Москва, да... я сам рвану в Европу, когда закончу... у нас здесь что... конфеты врачу несут или там коньяк... как будто врач им алкоголик, хлебать с устатка через день... шахтерня простодырая... Вот у нас парнишка есть в группе, он с Украины, из Черновиц, вот это я понимаю... рассказывает, как у них там все аккуратно, цивилизованно... Обезболивание – рубчик, с хорошим материалом пломбочку – троячок... Все в денежном выражении, сам пациент в карман халата и опускает... чин-чинарем... Европа, культура, народ с понятием... не то что здесь... бутылку в лучшем случае додумаются притартать... а в Казахстане у родителей вообще нацмены эти... особенно на юге... рожи наглые... лечи их всех бесплатно... союз им, чуркам, нерушимый... совсем оборзели...

Какое-то время молча рассекали белую поземку улицы Тухачевского, вдруг вылетевшую из города, как из рукава, прямо в холодную пустоту бесконечных полей.

– В Москве-то сколько за хорошую пломбочку отдать надо? – не сразу, но все-таки стряхнув с себя гипноз естественного, чистого, спросил шуряк. Вернулся в теплоту идеи.