Игра в игру

Правда, уже в следующую минуту он мужественно взял себя в руки и отчетливо, несколько нараспев, произнес сентенцию (не сопроводив ее, разумеется, переводом, а только направив корявый палец в небо): Quem Deus perdere vult, dementat. «Кого Бог хочет наказать, у того отнимает разум». При этом неясно было, включал ли он себя в число наказанных? Или он, как всегда, мудро принял сторону Бога?

– Понимаешь, – сказал я Елене, – она навсегда осталась для меня женщиной, которая носила моего ребенка. Я не мог ее бросить. Нет, бросить звучит грубо. Не мог ее оставить. Даже ради тебя. Или ради Маши. Она ведь так и не оправилась от той катастрофы. Думаю, она винила во всем себя. Думаю, она испытывала передо мной чувство вины. Она ухаживала за мной как за ребенком. Между мужем и женой столько всего невысказанного…

Елена молча обняла меня.

– Тебе хорошо с Машей?

И я, словно случайному попутчику, рассказал ей все, совершенно все, эгоистически ничего не скрывая. Я с удовольствием вывернул наружу все доступные мне изнанки моей души. Я всегда придерживался того мнения, что откровенность – это нагрузка не для того, кто откровенничает, а для того, кто вынужден слушать. Слишком часто я, коллекционер, бывал в положении Елены.

Кроме того, я убежден: возраст духовной зрелости для женщины – первая молодость, лет с 19 и до 26. Они честны и великодушны в этом чудном возрасте. А мужчина, умный мужчина в зрелости (которая начинается лет с 43), не перестает быть молодым человеком, и он играет в игры и со своей подругой, и с собой – и в то же время ни во что не играет. Серьезно его мятущуюся душу воспринимают только молодые; зрелые же матроны видят в нем грязного развратника (дескать, в 43 года пора бы повзрослеть: берите пример с 33-летних). И напрасно: он не грязный, а чистый развратник. И чистые отношения с молодыми – честная игра, которая ценится именно за свою честность. Первобытную честность. Девушки и только девушки понимают, что он не врет. Зрелые женщины тянутся к зрелому мужчине.

А потом девушки сами научатся врать – и грязи в их жизни станет заметно больше. А те, кто не научится, закостенеют в своих ветхозаветных принципах и превратятся в ходячие догмы. Их честность превратится в стенобитное орудие. Честные женщины под 50 – страшные люди. Игра, любая игра раздражает их как проявление давно ушедшей легкомысленной молодости. Нет, время не красит женщину…

Мужчину же оно просто убивает.

Я обнял Елену, и мы долго сидели в полутьме, при свечах, прислушиваясь к шуршанию машин, которые отчаянным светом фар прорубали себе лишь коротенькую перспективу (я часто наблюдал подобную картину со своего балкона). А дальше их ожидала полная тьма…

Как-то незаметно мы оказались в постели. Мы вспомнили родинку на ее груди, ее манеру мешать мне языком при поцелуях, а также ее экстатический жест, о котором в романе следует умолчать (о, барон, барон, я показал себя неплохим учеником, клянусь энциклопедией Дон Жуана). Все было как раньше. После краткого, молниеносного возбуждения, мне было хорошо, тихо и спокойно. Все мои тревоги я оставил где-то там, дома. Я расслабился, поддавшись естественным космическим биоритмам.

И зря. Но об этом я узнаю значительно позднее.

А пока что мы сидели с Каролиной за столиком в ресторане «Три счастья», который я предусмотрительно заказал еще вчера. Столик располагался возле окна: я люблю смотреть на улицу, на спешащих людей, на снующие машины; меня это странным образом успокаивает и настраивает на мирный лад.

– Так как, ты говоришь, его зовут? – спросила Каро, едва заметно охорашиваясь и подчеркивая телом достоинства корсетного изделия, которое обнаруживало себя легким сверчковым скрипом. Легкое декольте, дорогие украшения. В общем и целом – несомненное наличие чувства меры, слегка скорректированного временем.

– Его зовут Майкл Браун. Он метросексуал.

– Кто-о-о?!

– Ну, это не страшно. Одинокий богатый холостяк в большом городе. Понимаешь? Жаждет приключений. Но не способен к длительной привязанности, должен тебя предупредить.

– Это ему так кажется. Он еще не знает себя. Это во-первых. А во-вторых, длительная мне и не нужна. Это скучно. Мне нужно кратковременное ослепление. Удар молнии. А дальше пусть гуляет на свободе. Со штампом в паспорте.

– Вот молния – это к нему. Погреметь, поблистать. Он ведь изыскан – до комизма. Покупает антиквариат, реставрирует, создает себе среду обитания эпохи лорда Байрона. Романтизм и все такое. Ему кажется, что он не любит нашу цивилизацию. Он достоин чего-то большего. Обожает Моцарта.

– Так, так. Я похожа на леди, надеюсь? Этот метровый сексуал хоть способен оценить женскую нетривиальность? Ты же посмотри на меня…

– Ты практически шагнула со страниц той литературы. Анна Каренина.

– Под поезд? Это не ко мне.

– В смысле шарма. От тебя хочется терять голову.

– А что написал этот Моцарт?

– Тарара, тарара, тарара-ра, тарара, тарара, тарара-а…

– А, это у моего мужа на мобильнике. Причем здесь антиквариат?

– Увидишь Майкла – все поймешь. Он страшно напоминает моего детского дружка, Мишку… Люди ведь все одинаковы…