Игра в саботаж

Ответить Нун не мог. Время застыло бесконечным ужасом этой последней минуты и всем, что он видит в ней: жидкую грязь, серебристый свет луны, вереницу крестов, черные могильные камни…

Печерский прижал пистолет сильней. Анатолий закрыл глаза. Раздался щелчок. Затем — хохот. Все так же хохоча, Печерский убрал руку. Выстрел был холостым. Нун упал лицом вниз.

В тот же самый момент на его голову обрушился страшный удар. От этого заплясали настоящие огненные искры, завертевшие пространство, закружившие все вокруг. Анатолий потянулся к ним и рухнул в темноту, в которой все исчезло. Могил и крестов в этой темноте тоже не было…

Он пришел в себя на заднем сиденье автомобиля, который мчался сквозь ночь. Голова болела невыносимо, однако, к своему удивлению, Нун мог соображать достаточно ясно. Застонав, он попытался сесть. Это ему удалось. И даже получилось открыть пошире глаза.

Он увидел, что машина едет посреди бесконечных полей. Местность была Анатолию совершенно не знакомой. За рулем был мужчина, который его ударил. Он бесконечно насвистывал себе под нос какую-то мелодию. Они были вдвоем — Печерского в машине не было.

Нун понял, что теперь совершенно не кажется для них опасным: после экзекуции, по их мнению, он должен был полностью превратиться в развалину.

Куда же его везут? И что будет с ним дальше? Этот вопрос волновал Анатолия больше всего. И совершенно неожиданно для себя самого он почувствовал охватившую его ярость.

Да, он не был бойцом. Он всегда считал себя человеком исключительно мирным, ненавидящим оружие и насилие. Именно поэтому пытка с фальшивым расстрелом показалась ему особенно отвратительной и ужасной.

Но невероятно: в нем внезапно появились некие силы от противного. Ярость, бушующая, клокочущая ярость вдруг закипела изнутри, поднялась из самых глубин и раскаленной лавой растеклась по всему его телу.

Как эти твари могли так поступить с ним? За что? Кто вообще дал им право вот так безнаказанно распоряжаться людскими судьбами? И дело даже не в том, что Нун хотел жить, — он всегда любил жизнь. Дело в том, что после этого униженного стояния на коленях в жидкой грязи и пистолета, поднесенного к голове, он уже никогда не сможет жить так, как прежде. Он никогда больше не будет прежним. Эти твари, не стреляя, застрелили его душу.

Но они просчитались. Они планировали пробудить в нем страх, превратить в дрожащее, бесхребетное животное. А вместо этого породили на свет ярость чудовища, способного испепелить эту землю. Благодаря им он, писатель Анатолий Нун, стал чудовищем. Что ж… Значит, он будет бояться самого себя. И они будут бояться его.

В голове настойчиво зазвучал голос мамы: «Толик, выходи! Выходи!» Обеими руками Анатолий схватил шофера за шею и стал душить с такой силой, что тот выпустил руль. От неожиданности он растерялся и тем самым потерял все свое преимущество.

Машина съехала с дороги. Дальше все произошло быстро, как в ускоренном кино. Резкий удар, грохот разбитого стекла. Нуна отбросило назад. Шофер лежал лицом на руле, по которому растеклась кровь. Еле двигаясь, Анатолий открыл дверь и выбрался наружу.

Машина врезалась в дерево. Было непонятно, погиб шофер или нет, но Нун не собирался выяснять. Насколько мог, он заспешил прочь от места аварии. Вокруг не было ни души.

Впереди виднелись железнодорожные пути. Анатолий понятия не имел, где находится. Эта местность была для него совершенно незнакомой. За железнодорожным переездом виднелись огни.

Он поспешил туда, но вдруг сообразил, что опрометчиво идет прямо посередине дороги. Свернул в сторону, влево, пошел по полю, как вдруг…

Нун не заметил в темноте, что местность была неровной. В какой-то момент земля вдруг ушла из-под его ног, и, взмахнув руками, он покатился в овраг, снова больно ударившись головой. Последнее, что он почувствовал, было то, как катится все ниже и ниже…

Глава 8

1 марта 1967 года, Бурлачья Балка

Попеременно его бросало то в жар, то в холод. Состояние было странным — в одну минуту его с головой накрывало горячей волной, словно по телу протекала раскаленная лава, а в следующую — зуб на зуб не попадал от холода, он буквально извивался от дрожи. И эта странная перемена одного состояния, резко перетекающего в другое, мешала сосредоточиться на чем-то одном.

При этом голова у него не болела. У него вообще ничего не болело, и это было странно. Анатолий отчетливо помнил, как падал в овраг. Помнил, как крутилось и билось о землю его тело. Он был твердо уверен, что умрет. И на этом, собственно, все…

И вдруг — такое вот неожиданное принятие себя, лежащего в горизонтальном положении, в чем-то мягком, себя, живого, дышащего, умеющего думать… Это было очень странно.