Играем в «Спринт»

— Не знаю. — Поколебавшись, Елена Борисовна добавила: — На часы не смотрела. Легла в половине третьего, а видела его приблизительно за полчаса до этого.

«Что ж, арифметика простая, но, как показывает практика, вполне надежная».

— Вы посмотрели в окно случайно или что-то привлекло ваше внимание?

— А что могло привлечь мое внимание? — не поняла Ямпольская.

— Ну, шум, какие-нибудь звуки…

— Нет, я подошла к окну случайно.

«Побольше бы таких случайностей», — подумал я.

— Красильников вышел из дома Волонтира — так вы сказали, — напомнил Логвинов.

— Да.

— Вы уверены, что не ошиблись? Может быть, он просто остановился около флигеля? Возвращался домой, приостановился, чтобы прикурить, например, и пошел своей дорогой.

— Он не курит, — сказала Елена Борисовна.

Костя снова послал в мою сторону многозначительный взгляд.

— К тому же я видела, как он захлопнул за собой дверь.

«Захлопнул», — отметил я про себя.

— У него было что-нибудь в руках?

— Нет, кажется, ничего. Я не видела, — уточнила она.

— Он вышел из дома Георгия Васильевича, захлопнул дверь и что же дальше?

— Ничего.

— Сразу пошел к себе?

— Нет, сначала подошел к дому напротив, постоял там, потом ушел домой.

— Квартира Красильникова в вашем подъезде? — поинтересовался я.

— Да, на первом этаже.

Надо сказать, что к тому времени уже было известно, что Волонтир умер не раньше трех часов ночи. В два из его дома вышел Игорь Михайлович Красильников. Это было уже кое-что! На первых порах нам, как говорится, крупно везло…

Минут через десять, оставив Логвинова с Ямпольской, я стоял у двери первой квартиры и жал на кнопку звонка, под которым синими чернилами на белой бумажке была выведена фамилия Красильникова.

Щелкнул замок. Я представился растрепанной темноволосой женщине с заплывшими от сна глазами, и меня впустили в забитую хламом прихожую. Стоило закрыться входной двери, как мы оказались в кромешной тьме. Сначала я наткнулся на подвешенное к стене корыто, потом на ощупь определил стиральную машину и тумбочку с тазом. Когда моя спутница, довольно уверенно передвигавшаяся в темноте, открыла дверь в комнату, я увидел еще и разобранный на зиму детский велосипед, санки и тускло блестевший шифоньер.

— Извините, лампочка перегорела, — сказала заспанная женщина, и я уловил исходящий от нее запах спиртного. — Я Красильникова Тамара, — представилась она. — Проходите, пожалуйста.

Прежде чем воспользоваться приглашением, я кивнул в сторону второй двери, имевшейся в прихожей, и спросил, кто живет в одной с ними квартире.

— Теперь уже никто. — Она вяло махнула рукой. — Видите — бумажка приклеена. Опечатано. Жила Нина Ивановна Щетинникова. Два дня назад умерла, вчера на кладбище увезли. Наследников у нее не оказалось, вот домоуправление и опечатало дверь.

Мы вошли в комнату. Здесь царил тот же хаос, что и в прихожей. Стол, накрытый плюшевой, потерявшей свой первоначальный цвет скатертью, был завален немытой посудой, какими-то коробками, банками из-под солений и компотов, детскими игрушками. Сервант с облезлой полировкой, телевизор, тумбочку, почти все, что находилось в комнате, покрывал заметный слой пыли.

— Напрасно беспокоитесь. — Красильникова смахнула со стула грязное полотенце и села, придерживая рукой полы халата. Она явно принимала меня за представителя домоуправления. — Охотников на ее каморку днем с огнем не сыщешь. Семейных туда не вселишь, квадратов маловато, да и дом у нас на снос, сами знаете, последний месяц доживаем, скоро новоселье справлять будем, уже и решение исполкома есть.

— У вас двухкомнатная? — спросил я, оттягивая момент, когда она предложит мне сесть.

— Двухкомнатная. — Тамара зевнула, прикрыв рот пухлой ладонью. — А что толку? В одной тринадцать квадратных метров, в другой — девять. А нас четверо прописано: я, муж, отец — он сейчас у своей сестры гостит, — дочка. По всем законам нам трехкомнатная положена, не сомневайтесь.

На столе, рядом с алюминиевой кастрюлей, валялся потрепанный учебник русского языка.

— А дочка где? — спросил я.

— Я ее к тетке отвезла. На пару дней погостить.

Не вставая со стула, она потянула за шнурок, свисавший над подоконником. Вьетнамская соломка, сворачиваясь в рулончик, рывками поползла вверх. В комнату проник дневной свет. Возникшие из полутьмы розовые, с накатанными серебрянкой узорами стены сделали ее еще неуютнее.

— Сколько же времени? — спохватилась Красильникова, отыскивая взглядом часы.

— Начало десятого, — подсказал я.

— Ого! — Она всплеснула руками, поправила сбившуются на бок прическу и вопреки своему собственному восклицанию осталась сидеть в прежней позе. — Так что вы хотели? Слушаю вас.

Я сообщил, по какому поводу пришел. Тамара не удивилась, выслушала, понимающе покачивая головой, и недвусмысленно дала понять о своем отношении к смерти Волонтира:

— Так ему, алкашу, и надо. Допился, значит?! Я тысячу раз говорила, что он этим кончит. Мыслимое ли дело: пил и днем и ночью, в будни и праздники, без разбора. Предел-то должен быть, как вы считаете?

Обмен мнениями на таком уровне меня не устраивал.