Играл на флейте гармонист

Зал закончил петь. Партийцы с шумом рассаживались на свои места. Где-то сверху зашумело — пошел мелкий, прохладный дождь. Партийцы все как один раскрыли синие зонты. Картина стала еще более странной. В этом было что-то и смешное и пугающее — ровные ряды зонтов на дне бассейна.

— Фанатизм масс — вот архинеобходимое нам состояние, — шептал Предводитель. — И вы, батенька, в этом нам должны оказать огромную помощь. Вы, я вижу, немного озадачены, то есть удивлены. Но из этого мы с вами, батенька, не должны делать жупел. Нам это не подходит, нас с вами массы не поймут. Вы видели, как в энтузиазме бегут бизоны? Да и не только они. Вот возьмите — оленей. Они пробегают десятки, сотни километров к цели, которую иногда посторонний наблюдатель и не видит. Он не только не видит цели, он вообще не понимает — зачем этот бег? Кому это нужно? Но мы с вами, батенька, не сторонние наблюдатели. Мы находимся в гуще, так сказать, внутри процесса. И наша с вами сверхзадача видеть эту цель, а проще, если хотите, твердо знать, что мы ее видим.

Он уже плохо соображал, но шепот продолжался и продолжался, все убыстряя темп.

— Чувствуете вы, наш дорогой товарищ, чувствуете, что силы стихии перерабатываются, преобразуются у вас в энергию, энергию движения. Хочется, чертовски хочется увидеть эту цель, большую, огромную, как счастье, радость миллионов. Миллионы, вы чувствуете, батенька, как бурлит все вокруг, шумит дождь, под ним единение, единый порыв. Ура, товарищи! Ура!

Шепот прекратился. Рука с плеча исчезла. В зале стало зябко. От бассейна повеяло плотной сыростью. Он очень удивился, увидев пустой зал и сам себя, стоящим одиноко у края воды.

* * *

— Нет, это точно был сон, — подумал он, — это определенно был сон, не может же все это исчезать и появляться ниоткуда.

Он открыл глаза. Фари что-то колдовала на кухне.

— Доброе утро, проснулся? — сказала она, не оборачиваясь.

— Ты вчера был у этих «зонтиков», пришел весь мокрый до нитки.

— Не «зонтиков», а «дождистов», — ответил он, стараясь быть равнодушным, — похоже, это был все-таки не сон, — прошептал он, рассматривая ее легкие и точные движения. Она готовила ему завтрак.

Гибкая и стройная, Фари бесшумно двигалась по кухонному пространству.

— Фари, ты очень красивая, — сказал он, любуясь ее фигурой, длинными черными прядями волос, правильным восточного типа лицом, особенно большими, немножко грустными глазами.

— С «дождистами» общаться немножко можно, — скромно сказала она, разливая питье в чашки, — их негласно поддерживает правительство.

Отпивая мелкими глотками утреннюю жидкость, он безразлично спросил:

— Зачем? А «дымисты»?

— Точно не знаю, но думаю — и те и другие существуют для равновесия. Правительство у нас мудрое, держит их под контролем. Все равно надо быть внимательным и осторожным. Заметят твои способности, быстренько возьмут в оборот. Будешь на них работать до изнеможения.

— А правительственная партия? Она-то зачем? — спросил он.

— Наверное, для официальных, открытых церемоний, — ответила она. — Ты совсем глупенький, уже большой мальчик, а знаешь так мало. Сидишь там у себя с изжогами и ничем не интересуешься. Надо интересоваться, хотя эта дребедень уже многим надоела.

* * *

Он сел в угол вагона городского пумпеля. До конторы езды было не более получаса. Через пару остановок в вагон ввалилась толпа одинаково одетых парней. Ребята, скорее всего, уже чем-то или кем-то до этого «разогретые», продвигались вдоль сидений с пассажирами и хором, ритмично выкрикивали:

— Родина, люби меня,

А не то тебе хана.

Буду всем плевать я в рожу.

Если ты мне не поможешь.

И выкрикивая последнюю строчку, они плевали по сторонам. Проделав эту «процедуру» несколько раз, они сгрудились в центре вагона, громко разговаривая и смеясь. Пассажиры стали осторожно возмущаться, но в целом общий испуг сковал всех, и ответной активной реакции не последовало. А хулиганы наглели с каждой минутой. Теперь они заставляли пассажиров разучивать их «стихотворение».

Он сидел, делая вид, что его эта ситуация никак не касается, хотя внутри что-то закипало и приходилось опускать глаза, не показывать раздражения, дабы еще более не провоцировать парней. Тем более, что многие уже нажали тревожные кнопки. До следующей станции оставалось еще минут десять.

Когда хулиганы стали задирать пожилого мужчину, заставляя его стоя декламировать похабные стихи, он не выдержал, встал и медленно, но уверенно пошел навстречу хохочущей группе. Они все обернулись в его сторону. Их раскрасневшиеся, хохочущие лица, обалделые от наглости глаза с удивлением уставились на него.

Через несколько секунд все преобразилось — хулиганы ползали на четвереньках, затирая кто руками, кто платками и шарфами грязь и следы их пребывания в вагоне. Некоторые от испуга начинали выть и плакать. Другие просили прощения у пассажиров. Изумленные, ранее оскорбленные люди начали делиться на обвиняющих и сочувствующих. Послышались голоса, особенно пожилых женщин:

— Что же так? Так же нельзя. Это ведь дети несмышленые.