Игрушка Ворона

- Спасибо, - я взяла одну сигарету и, не медля закурила. – Да и вообще, спасибо за чай и угощение.

- Не за что, - Вадим продолжает рассматривать меня, я не могу сказать, что это было неприятно, я скорей, чувствовала себя немножко неловко. Никто и никогда так откровенно на меня не смотрел.

Он же сам сказал, что я не в его вкусе, но на тех, кто не во вкусе, не смотрят голодным взглядом. Тут и книг умных читать не надо, чтобы понять это.

- Уже поздно, - тихо произношу я, когда сил слушать тишину, уже просто нет. – Ребята будут переживать, - докуриваю сигарету, Воронов молча подает мне красивую стеклянную пепельницу. – Короче, пора мне, - я хотела убежать из этой кухни, понимая, что не могу выдержать этой странной перемены между нами. Я в один момент стала оголенным нервом, ощущая покалывания на запястье в той точке, где меня целовал Вадим. Новизна ощущений пугала, и я хотела уйти не от Воронова, а от этого пугающего чувства.

Осторожно спрыгиваю с барного табурета. Нет, и всё же эта штуковина дико неудобная, что бы о ней не говорили. Иду к выходу и боюсь грохнуться на пол, настолько сильно ноги не хотели меня слушаться. Уже на пороге между кухней и общей комнаты слышу тихое:

- Постой.

Кожу пронзают миллионы мелких иголочек, это и больно, и приятно, и вместе с тем не хватает воздуха. Я была пьяной, не пившей.

Сильная горячая рука берет меня за запястье и призывает повернуться, я поддаюсь этому импульсу и встречаюсь взглядом с Вадимом. Его глаза сейчас мне кажутся какими-то странными, необычными, будто лед в них плавится, тает, затапливает собой морские глубины. Мои колени дрожат, хоть я и понимаю, что никаких причин для этого нет.

Воронов шумно и часто дышит, я вижу как его рельефная грудь вздымается, вдох-выдох… вдох-выдох, надо же, как интересно наблюдать за привычным функционированием чужого тела. Вадим снова подносит мое запястье к своим губам и вновь его целует, но теперь гораздо дольше, позволяя мне прочувствовать его горячие мягкие губы на своей коже как можно отчётливей. Не знаю, не понимаю, что произошло, что побудило Воронова пойти в разрез с его же недавно сказанными словами, но в какой-то миг, когда я потеряла бдительность, его губы накрыли мои, а сильное мужское тело прижало к холодной стене кухни. И в отличие от навязанных касаний того пьяного мужика, эти мне были до одури приятны и даже больше.

Я чувствовала тонкий отголосок малины на влажных губах Вадима, которые целовали меня настолько безумно, что пол под ногами начинал качаться. Мои пальцы, будто подчиняясь неизвестному моему сознанию приказу, сами собой зарылись в мягкие волосы Воронова. Я уничтожала его идеальную прическу, стирала образ главы мафии, превращала в обычного мужчину, который так неосторожно мне понравился.

Влажный язык, умелые малиновые губы целовали, ласкали меня, и мне вдруг снова захотелось расплакаться. Эта нежность, простая человеческая нежность, которой мне так дико не хватало, поражало в самое сердце, разносясь то ли ядом, то ли лекарством. Я чувствовала Вадима так же четко, как и саму себя. Его сильные руки сжимали мою поясницу, но не делали больно, немного отросшая щетина покалывала кожу щек, но это было приятно. Я не умела целоваться, но это не остановило меня показать Воронову свой отклик, кажется, я нечаянно пару раз прикусила его нижнюю губу, но он не отстранился, просто улыбнулся, выцеловывая мои уже опухшие губы, чувствительную кожу на шее.

Кровь кипела в жилах, разнося болезненно-приятный жар по всему телу. Я пьянела или Вадим пьянел, а может, мы оба? Не знаю. Мне просто было хорошо, и я чувствовала себя бесконечно счастливой. Именно эти ощущения всегда определяли правильность совершенного поступка. Тяжелые толчки сердца, кажется, заполнили всю мою грудную клетку, и я не могла дышать, воздух не хотел входить в лёгкие и тут же покидать их.

Вцепившись в плечи Воронова, я прижалась к нему, интуитивно ища в нем защиту, любовь и обычное человеческое отношение. Мы ведь не звери, ни я, ни Петя, ни Леся, ни любой другой человек, лишенный семьи. Нам не чуждо всё то хорошее, чем окружены другие люди. Просто… Просто мы черствеем, зарываемся в скорлупу, пряча в ней всю невыплаканную боль и невысказанное одиночество.

Слезы сами собой скользнули по моим щекам, но они были такими сладкими и такими долгожданными. Они освобождали меня, очищали. Я редко себе позволяю плакать, и этот запрет оставляет на душе свой особый неизгладимый след. Вадим, обхватив мое лицо своими руками, вобрал влажные дорожки губами, целуя щеки, прикрытые веки. Я уже не отвечала и не держалась за него, просто позволяла себе наслаждаться его запахом, губами, прикосновениями.

В ушах стало шумно, а в голове - туманно. Так бывает только, когда ты выплакалась или сильно напилась. Меня шатало и если бы не Воронов, я бы стопроцентно грохнулась на пол и вряд ли уже встала. Лежала бы, свернувшись клубком и улыбалась, будто обезумевшая.   

- Дыши, - сбивчиво прошептал Вадим, проводя большим пальцем по моей нижней губе.