Игрушки для императоров 2. Иллюзия выбора

Итак, в нужную кондицию вошел, теперь слово за тяжелой артиллерией. Дрожащие пальцы переключили на трек, который я оставил как самый «вкусный», как активатор. Это вообще шикарный коллектив, шикарная группа для вещей, вроде пробуждения ярости или безумия. А конкретно этот трек отвечал еще и моему внутреннему состоянию в данный момент.

Dying swans, twisted wings…Beauty not needed here, —

запел далекий голос с сумасшедшим староанглийским акцентом. Я не вслушивался в слова, ловил настрой прямо из его магии. Из медленной неторопливой мелодии, все ускоряющейся и толкающей на то, что условно охарактеризовал «взрывом».

Lost my love, lost my life

In this garden of fear…I have seen many thingsIn a lifetime alone…

Услышав это впервые, я попытался перевести, мой «Лингвомастер» офонарел тогда от нагрузки. Но кое-что все-таки получилось. Это песня человека, оказавшегося у черты. У черты – и точка, остальное не важно. Многие слова и обороты по отдельности остались непонятны, но главное в старых песнях не слова, а неповторимый дух, который музыканты тех времен вкладывали в свои творения. Не мелодия, не текст, нечто большее, что мы благополучно забыли за постъядерные века вместе с целой погибшей цивилизацией.

A brave new world… —

сорвался вокалист. Тот самый «взрыв», прыжок в безумие. и я последовал за этим безумием. Тщательно выпестованная ярость нашла выход, я сорвался с места и, не чувствуя боли в поврежденной ноге, вообще ничего не чувствуя, совершил прыжок, ни до, ни после повторить который не отважусь. Дух перехватило.

In a brave new world.

Приземление удалось, упал я как надо, как по учебнику, подставив усиленные гидравликой скафандра руки, и тут же погасил инерцию перекатами через голову. Сам прыжок, благодаря гидравлике ЭТОГО доспеха, получился таким, что… что… В общем, слов не было, как и времени, чтобы подобрать их.

A brave new world, —

продолжал вещать вокалист прошлого.

In a brave new world…[9]

Я побежал. Помчался так, как не бегал никогда. Перед глазами стояла пелена, но это больше не было слепым безумием. И мне это нравилось.

Действительно, кого и за что мне ненавидеть? Чем я лучше их? Тем, что пока не прошел того, что прошли они? И это ставить себе в заслугу? Их действия циничны, да, но рациональны, и разве я на их месте не действовал бы столь же цинично и рационально? Согласен, окрас у этой конторы… тот еще, и запашок ему под стать, но, повторюсь, не бывает белого и черного, как и добра и зла. Даже в масштабах одного меня «злые» поступки постоянно оборачиваются добром, а «добрые» злом. Я ненавижу их, потому что ненавижу себя. Только и всего.

Тем временем в ушах, на дозволенном мембраной пределе, распинался голос из древности. И, как тогда в парке, когда я гулял с девочкой с белоснежными волосами, он оказался для меня пророческим. Мир, что ожидает меня, прекрасен. Жесток и прекрасен именно своей жестокостью. В нем не выживают слабые духом, только достойные. Даже мой нынешний тест – экзамен на храбрость и мужество.

Только такие люди, храбрые и мужественные, смогут столетие существовать рядом с монархом и оставаться на плаву, поддерживая на плаву его самого вопреки несуразице собственного существования. И невероятно, невообразимо дико, что все они – женщины. Впрочем, а женщины ли?

Он ждет меня, этот мир. Терпеливо и бесстрастно переминается с ноги на ногу за гермозатвором выхода из трассы, которая, при всей огромности, не бесконечна. А по пути к нему ожидают всего-то несколько десятков (сотен, тысяч) ботов.

Первого же из встреченных я протаранил, ударив по нему всем телом. До этого бы не рискнул, несмотря на безоружность, роботы не безопасны, а какова прочность, к примеру, забрала? Но теперь это не важно, я летел, за моей спиной развевались не видимые никому, лишь ощущаемые мной крылья.

Первый бот отлетел в сторону, даже не замедлив моего движения. За ним последовали еще и еще. Они пытались что-то делать, атаковали, бросались под ноги, но я каждый раз уворачивался. Я не был одержимым берсерком, я просто был богом. Богом трассы.

Ничто не вечно под солнцем, всему есть предел, даже у предела. Свершенное невозможное потребовало свою плату, тело не выдержало. Для него это оказалось чересчур. Я упал и понял, что не могу больше двигаться, не осталось сил.