Игры маньяков (СИ)

Израильянц обмяк и откинулся на спинку дивана. Комната наполнилась запахом экскрементов, челюсть Рубена от изумления отвисла. У некоторых мужчин есть шестое чувство относительно их последних мгновений, что-то, что говорит им, что на этот раз это не будет быстро. Часто такая интуитивная уверенность ошеломляет, и этот момент осознания высасывает из них все. Так было с Рубеном Израильянцем. Теперь у него остались только две вещи: смерть и страх смерти.

Мужчина был удивлен внезапным падением. Он всегда ожидал, что Израильянц будет драться как бешеный кабан. Это было неожиданно. Но это ничего не значило, так или иначе.

— Ложись на пол.

Рубен непонимающе посмотрел на него.

Мужчина встал.

— Ложись на пол.

Израильянц поколебался, потом соскользнул с дивана на пол. Он не знал, какую позицию занять на полу, поэтому встал на колени, почти на бок, закатив глаза.

— На спину, — сказал мужчина. Затем, стоя над Рубеном, он нагнулся и расстегнул его пояс, а затем пояс брюк. Потом снял с Израильянца дорогие туфли из крокодиловой кожи. Он схватился за низ шелковых брюк и стянул их. Он отступил назад, глядя на него.

— Сними нижнее белье.

Израильянц катался по полу, вылезая из испачканного испражнениями белья.

— Засунь их себе в рот.

Рубен без колебаний подчинился.

Затем мужчина вернулся к кофейному столику и снова сел. Он посмотрел на Израильянца, изучая его. Для своего возраста он был на удивление хорошо сложен. Почти спортивно.

— Как ты думаешь, Рубен, — спросил мужчина, — страх у разных людей разный? Есть ли только «страх», единственная вещь, которая одинакова для всех? Или есть виды страхов? — Он на мгновение задумался. — Детский страх. Думаешь, это отличается от мужского страха? — Он сделал паузу, как будто давая Израильянцу созерцать это. И тогда он сказал:

— Как это не может быть?

— И как долго человек может бояться, Рубен? — продолжил мужчина тихим, непринужденным тоном. Он ждал ответа, как будто действительно ожидал, что Рубен ответит. — Несколько дней? Недели? Месяцев?

Возникла пауза.

— Мне кажется, что через некоторое время, а это время, вероятно, отличается для разных людей, страх превращается во что-то другое. Для тебя, человека столь опытного в таких вещах, кто знает, этот период времени может быть… бесконечным…

Он на мгновение задумался.

— А ты как думаешь? — он снова спросил Израильянца. — Ты что-то вроде философа в этом вопросе.

Рубен лежал на полу в оцепенении, его пропитанное фекалиями нижнее белье свисало изо рта, предплечья были подняты, запястья откинуты назад в позе онемевшего недоверия.

— Вот что я думаю, Рубен, — продолжал мужчина. — Я думаю, что через долгое время, если то, что вызывает страх, продолжается и не уходит, тогда сам страх трансформируется, почти как химическая реакция. Это превращается в ужас. И это, я думаю, более интенсивный опыт. Ужас начинает вас разъедать.

Мужчина заметил, что глаза Израильянца начали приобретать стеклянный оттенок отчужденности. В такие моменты его глаза закрывала пленка, похожая на катаракту, хотя и не молочного цвета, а скорее блестящего, отражающего, так что пленка ловила свет и затемняла глаз за отражением.

Мужчина изучал Израильянца в бледном мерцающем свете телевизора — идеальной ауре для того, что должно было произойти. Это был правильный оттенок бледности. И его отрывистый свет был как раз подходящей модуляцией для ужаса.

Рубен не шевелился, его руки все еще были подняты, запястья все еще были запрокинуты назад.

— Давай вместе исследуем эти философские вопросы, Рубик, ты и я. А я в таком деле новичок. Постепенно, конечно, мы сможем прийти к глубокому и тайному пониманию этого вневременного предмета.

Глава 52

Карен Манасян достал свой мобильник и нажал кнопку.

— Подгони машину, — сказал он, не сводя глаз со Смирина.

В одно мгновение Борис почувствовал, как все вокруг изменилось. Его собственная глупость спровоцировала что-то здесь, и у него было тошнотворное чувство, что он повернул за очень серьезный угол.

Внимательно смотря на него, Манасян сказал:

— Ты пойдешь со мной сейчас. В этот момент кто-то наставляет на вас пистолет, так что, пожалуйста, сотрудничайте. Не проблема. Пойдем.

Вариантов у Бориса было немного. По крайней мере, Никольский вбил ему в голову, что устраивать сцену-это плохо. Сцена имела последствия, она могла иметь последствия. Они не хотели последствий. Поступать так, как хотел Манасян, казалось благоразумным. Если, конечно, не слишком поздно проявить благоразумие.

С уверенным и небрежным видом Манасян провел Бориса через двор в приемную, расположенную сразу за баром. Там их ждал низкий, но широкий в плечах армянин.

— Левон не отвечает, — сказал мужчина. — Что происходит?

— Не знаю, — ответил Манасян.

У Бориса зазвонил телефон.

Карен резко повернул голову и взял Бориса за руку.

— Ответь, — сказал он. — И будь очень осторожен.

Когда Борис снял трубку, Манасян и его человек повели его в мужской туалет.

— Да, — ответил Борис.

— Произошел сбой, — сказал Виктор.

— Да, я понимаю.