Игры судьбы

Как я мог просчитаться настолько крупно? Как можно было не заметить отсутствие Виктории на поле? Как можно было забыть, что она знает про дружбу Свон и оборотней? Как можно было оставить Изабеллу в горах одну? И почему все эти недостатки в моем «идеальном» плане открылись только сейчас?

Дома, как я и думал, никого еще не было. Сердцебиение Изабеллы оставалось таким же ненормальным. Стабильность — это хорошо, небольшой плюс к возможности выжить. Это даже становится интересно: ее тело по всем показателям не переживет обращения, но она же упряма до невозможности. Получится ли у тебя, Изабелла? Я думаю, что да — было бы глупостью умереть за мгновение до достижения своей главной цели.

Все-таки скука — вещь страшная. Вы когда-нибудь ловили себя на мысли, что ведете немой диалог с девушкой, лежащей без сознания? Вряд ли. Но оставлять Свон без присмотра нельзя, тем более при ее ненормальном обращении. А что я смогу сделать если что-то пойдет не так? Ничего, естественно, но семье будет спокойнее, если кто-то будет постоянно приглядывать за ней.

Иногда меня поражает та безграничная любовь семьи к этой странной девушке без инстинктов самосохранения: они словно оживали рядом с ней. Странное явление, но до появления Изабеллы в нашей жизни семья была почти на грани распада, но удивительным образом сплотилась вокруг Свон, словно она была магнитом, способным удерживать нас вместе. Когда Эдвард вынудил нас уехать из Форкса, семья снова распалась на части: мы с Элис были у друзей на Аляске, Розали и Эммет где-то путешествовали, а Эсми и Карлайл пытались приглядывать за Эдвардом. Только вернувшись в Форкс мы воссоединились и снова стали семьей.

Аура вокруг брюнетки была бледно-серой — вполне обычной для людей в агонии боли, но рваные края ее «свечения» горели красным. Неужели злится на что-то даже в своем неутешительном состоянии?

Иногда мне нравился мой дар, нравилось рассматривать неяркое свечение вокруг людей, стараясь разгадать их мысли и намерения. На самом деле не обязательно уметь читать мысли, чтобы понять, что творится в головах у людей. А как злится Эдвард, когда я могу определить что твориться в голове Свон, а он нет — это верх блаженства.

Я немного зациклен на таких чувствах как злость и ярость — это привычка из моей прошлой жизни, в войнах новорожденных трудно найти какие-то положительные эмоции, не так ли? До сих пор именно негативные эмоции я воспринимаю сильнее, чем позитивные.

Я уже слышу приближение семьи, но не выхожу навстречу. Они тоже не поднимаются, когда оказываются в доме. Эсми тихо «плачет» в объятиях Карлайла, Эдвард крушит лес (это чистой воды лицемерие, ведь он доволен исходом сегодняшней битвы: все живы, Вольтури отступили, Свон становится вампиром), Розали и Элис пытаются чем-то занять себя (и не находят ничего лучше, чем забрать Бри на охоту), а Эммет включает телевизор. И ни одного слова. Сейчас, когда я не могу справиться даже с собственной злостью, я не способен помочь им успокоиться. Да и переживать было о чем. Они все слышат ее сердцебиение, слышат как сердце иногда «спотыкается» и все равно никто не поднимается в эту комнату.

— Карлайл, может ты осмотришь ее? — мои нервы уже не выдерживают в этой тишине сотрясаемой неровным стуком человеческого сердца.

— Рано, — в голосе главы слышалась вселенская усталость. — Нельзя дать точного прогноза пока яд не распределиться по телу равномерно.

Лицо Свон было бледным, но выглядела она умиротворенной, как будто уснула. Ей мы ничем помочь не сможем, но надо еще кое-что уладить. Дома ее завтра будет ждать Чарли, а она не вернется, даже если обращение пройдет удачно.

— Какая же ты проблемная, Свон, — похоже входит в привычку разговаривать с девушкой бессознания.

Какое-то гнетущее ощущение чего-то неотвратимого преследовало меня. Аура предопределенности и покорности судьбе витала в воздухе, но исходила она не от кого-то из членов семьи, она была соткана из самого воздуха и натянута, как новогодняя гирлянда, по стенам комнаты.

Сколько раз в своей жизни я уже чувствовал это? Сколько раз пытался убежать и это настигало меня? За этим тревожным ощущением предрешенности исхода всегда таится что-то невообразимое. Я, будучи воином по натуре, всегда сносил удары судьбы, но сейчас что-то было по-другому. У меня не было уверенности, что я выстою после этого «удара», что не оступлюсь и ноги не подкосятся.

Треск ломающихся деревьев, смешанный с рычанием Эдварда уже начинал действовать на нервы. Эта публичная скорбь «младшего» из Калленов часть образа мученика и святоши моего братца, именно такого поведения от него ожидали, именно такой представляли его реакцию, но они не знают его так как я. За всей этой показной яростью скрывается маниакальная радость, даже если и сам Эдвард ее не признает и по-настоящему горюет — она все равно там есть. И именно эта радость разъедает его изнутри противным червем, роет в нем темные туннели и пытается пробиться наружу. И это зрелище будет фееричным.