Иисус. Человек, ставший богом

Одиночество Иисуса абсолютно. Его страдания и крики ни в ком не находят отклика: Бог ему не отвечает; его ученики «спят». Когда Иисуса схватила храмовая стража, у него уже не осталось никаких сомнений: Отец не услышал его желание остаться в живых; его ученики сбегают в поисках собственной безопасности. Он один! В текстах сквозит это одиночество Иисуса на протяжении всего периода его страстей. Жители Иерусалима, как и огромное количество паломников, наводняющих в это время улицы города, обходят вниманием небольшую группу людей, которые вскоре будут распяты за пределами города. В храме царят суета и беготня. Сейчас здесь приносят в жертву тысячи барашков. Люди лихорадочно спешат завершить последние приготовления к пасхальному ужину. На процессию осужденных обращают внимание лишь те, кто встречает ее на своем пути или проходит мимо Голгофы. Люди, жившие в те далекие времена, были приучены к сценам публичной казни. Их реакция на происходящее выражается по-разному: в любопытстве, криках, насмешках, оскорблениях, реже — в нескольких словах сочувствия. Находясь на кресте, Иисус, вероятно, замечает со стороны окружающих лишь отвержение и враждебность[1006].

Только Лука говорит о сострадательном и участливом отношении некоторых женщин из числа тех, кто проходит мимо креста; они с плачем подходят к Иисусу[1007]. К тому же там присутствовали некоторые ученицы Иисуса, они «стояли вдали и смотрели», так как солдаты никому не позволяли приближаться к распятым и подниматься на вершину холма[1008]

. Нам называют имена этих храбрых женщин, пребывающих там до конца. Все евангелисты сходятся в том, что на Голгофе присутствовала Мария из Магдалы, которая так любила Иисуса. Марк и Матфей говорят еще о двух женщинах: о Марии, жене Алфеевой, матери Иакова Младшего и Иосии, и о Саломии, матери Иакова и Иоанна. Только в Четвертом евангелии упоминается о «Матери Иисуса», одной его тете, сестре его матери, и о «Марии Клеоповой». Хотя уже немало сказано о том, что присутствие этих женщин могло ободрить Иисуса, историческая достоверность этого факта маловероятна. Иисус был окружен солдатами Пилата и людьми, которым было поручено провести казнь, так что трудно предположить, что, находясь в состоянии агонии, он мог заметить их присутствие, тем более им было разрешено находиться лишь на определенном расстоянии, затерянными в толпе.

Возможно, первые поколения христиан точно и не знали, что именно еле слышно шептал Иисус во время своей агонии. Никто не стоял настолько близко от него, чтобы расслышать конкретные слова[1009]. Существовало воспоминание о том, что Иисус молился Богу, а потом, в конце, издал сильный вопль

[1010]. И немногим более. Почти все слова, вложенные в уста Иисуса, вероятно, отражают представления христиан, рассматривающих смерть Иисуса с разных позиций, выделяя такие моменты его молитвы: отчаяние, доверие и отдание себя в руки Отца. За отсутствием конкретных воспоминаний, которые могли бы сохраниться в преданиях, они прибегают к хорошо знакомым в христианской общине псалмам, где раздаются призывы к Богу во время страданий[1011]

.

В таком случае не должны ли мы признать, что нам ничего не известно наверняка? Представляется вполне ясным, что «диалог» Иисуса с его «матерью» и «любимым учеником» — это выдуманная евангелистом Иоанном сцена[1012]. То же самое можно сказать и о «диалоге» между разбойниками и Иисусом, почти наверняка сочиненном Лукой[1013]. И в то же время грустно осознавать, что слова, возможно, самой прекрасной из всего текста описания страстей молитвы исторически недостоверны. Согласно евангелисту Луке, находясь на кресте, Иисус говорил: «Отче! Прости им, ибо не знают, что делают». Несомненно, именно таковым было его внутреннее отношение к происходящему. И оно всегда было таким. Он просил своих последователей «любить врагов» и «молиться за гонящих их»; он настаивал на том, чтобы прощать «до седмижды семидесяти раз». Те, кто знал Иисуса, не сомневались, что, умирая, он прощал, но, вероятно, он делал это молча или, по крайней мере, так, чтобы никто не мог его услышать. Именно Лука или кто-либо из переписчиков II века вложил в его уста то, о чем думала вся христианская община[1014].