Иисус Неизвестный

оглянулся в толпе и сказал: кто прикоснулся ко Мне?

Видишь, что народ теснит Тебя, а Ты спрашиваешь: «кто прикоснулся ко Мне?»

– ответил Петр, с нетерпением, как будто забыв, с Кем говорит.

Но Он озирался, чтобы видеть, кто это сделал. Женщина, в страхе, и трепете, видя, что не утаилась… подошла и, падши перед Ним… сказала всю истину.

Он же сказал ей: дочь! не бойся, вера твоя спасла тебя; иди с миром(Мк. 5, 29–34; Лк. 8, 45–47; Мт. 9, 22.)

Тело Свое подставил и под этот «бич»; принял на Себя и эту «стыдную рану» всего человечества – пол.

XIX

«Плакал порой, но никогда не смеялся», «aliquando flevit, sed nunquam risit», – верно угадывает или вспоминает Лентул. Вовсе, может быть, не человеческая и даже не звериная, а дьявольская судорога смеха никогда не искажала этого единственного, совершенно-человеческого лица.

Никогда не смеялся, но улыбался наверное. В скольких притчах – улыбка Его, живая, как на живых устах. Можно ли себе представить и в ту минуту, когда обнимает детей, лицо Его без улыбки? «Радостен был, весел», hilaris, – верно опять вспоминает или угадывает Лентул.

Очень маленькие дети тоже плачут, но не смеются, и потом, когда уже начинают смеяться, делают это все еще неумело, как бы неестественно, и тотчас после смеха, становятся опять серьезными, почти суровыми: на лицах их – как бы еще не сошедший с них отблеск неземного величья.

К детям Иисус ближе, чем к взрослым.

Я был среди вас с детьми и вы не узнали Меня.

[465]

Если мы не обратимся и не будем, как дети, то в царство Его не войдем и лица Его не увидим.

Ищущий Меня найдет среди семилетних детей, ибо Я, в четырнадцатом Эоне – (глубочайшей вечности) – скрывающийся, открываюсь детям.[466]

Приносили к Нему детей, чтоб Он прикоснулся к ним…

И, обняв их, возложил руки на них и благословил их.

(Мк. 10, 13, 16.)

В нашем грубом мире, – кажется иногда, грубейшем из всех возможных миров, – это самое нежное – как бы светлым облаком вошедшая в него, плоть иного мира. Понял бы, может быть, всю божественную прелесть лица Его только тот, кто увидел бы его в этом светлом облаке детских лиц. Взрослые удивляются Ему, ужасаются, а дети радуются как будто, глядя в глаза Его, все еще узнают, вспоминают то, что взрослые уже забыли, – тихое райское небо, тихое райское солнце.

XX

Детское к Иисусу ближе взрослого; ближе мужского – женское.

«Сын Марии», – это имя Его у всех на устах в Назарете (Мк. 5, 3), не потому, конечно, что Иосиф тогда уже умер, и о нем забыли, – «сын Давида, сын Иосифа», это помнили по всей стране и меньше всего могли забыть на Иисусовой родине. Он – «сын Марии», а не Иосифа, вероятно, потому, что Сын не в отца, а в мать; так похож на нее лицом, что, глядя на Него, все невольно об отце забывают, помнят только о матери.

Если Лука не случайно сближает эти два лица, в двух родственных по корню словах: , и, gratiosa, gratia: «радуйся, Благодатная – Божественно-прелестная»; «в прелести возрастал Иисус» (Лк. 2, 52), – то историческая подлинность и этой черты – сходства Иисуса с матерью, – как и всех остальных, уцелевших в Нерукотворном Лике, подтверждается Евангелием.

«Был Он лицом, как все мы, сыны Адамовы», – говорит Иоанн Дамаскин, ссылаясь, вероятно, на древние, может быть, первохристианские свидетельства, и прибавляет одну черту, должно быть, особенно врезавшуюся в память видевших лицо Иисуса: «был похож на Матерь Свою». [467]

Ту же черту, теми же почти словами, напоминает, ссылаясь, кажется, на других, помимо Дамаскина, древнейших свидетелей, Никифор Каллист: «было лицо Его похоже на лицо матери»; и повторяет, настаивает, видимо тоже чувствуя драгоценную подлинность этой черты: «был Он во всем совершенно подобен Своей Божественной Матери». [468]

Это и значит: вечно-девственное в Сыне Девы.

XXI

Вспомним апокриф Pistis Sophia о совершенном подобии Отрока Иисуса и Духа, Матери Его, Сестры, Невесты:

глядя на Тебя и на Него – (на Нее), мы видели, что Вы совершенно подобны. И Дух обнял Тебя и поцеловал, а Ты – Его. И Вы стали одно.[469]