Июнь

Иванова была почти его ровесница, года на три помладше. Она ездила к мужу примерно в те же края. Еще повезло вам, сказала она, закатывают и дальше по нашим–то статьям. Его не покоробило это «наше», хотя раньше он бы отдернулся. Его всегда раздражали попытки несчастных распространить на всех свое несчастье, а теперь он даже умилялся. Наши места, наши статьи… Иванова усмехнулась: представляете, я добиралась туда с цыганским табором. Они ездили навестить своего барона. Баро, поправил Боря. «Ну да, но я привыкла по Ростову — барон. И представляете, они даже там умудрились достать лошадей!» Боря засмеялся истерически, несоответственно поводу, — собеседница глянула на него с испугом, но он не мог остановиться: цыгане в Архангельской области достали лошадей! И вот еще, продолжала Иванова: денег берите побольше, все, что можете. Там деньги многое решают, дерут за любую ерунду, за то, чтобы быстрее привели, чтобы на лишний час оставили, — тарифы на всё. И еще. Тут она помолчала и повторила: да, еще. Вы не удивляйтесь. Я ехала, все понимала, но не могла представить. Мы думаем, что там хоть что–то общее… с ними, с прежними. Хотя бы внешняя оболочка. Этого нет.

— Как? — не понял Боря.

— Так. Их просто нет. Это другая форма исчезновения, и я подумала даже… Ужасный грех, но я правда подумала: может, и лучше было бы… По крайней мере сразу. Даже если вдруг, когда–нибудь, непостижимым образом они вернутся — это будут совсем не они. Просто не ждите. Те, кто там, — они тоже нуждаются в любви, им нужны посылки, им надо письма… Но просто если вы действительно едете — кажется, она не верила, что кому–то, кроме нее, обломится такая милость, — то не ждите, что вот… Там ничего, ни–че–го. — И в этой жестокости он узнал человека своей закалки, человека двадцатых, из которого никак не удавалось выбить точности и честности. — Постарайтесь как–то заранее. Потому что я не смогла скрыть, и он все прочел по глазам. И так улыбнулся, знаете… так, как мой муж никогда бы не улыбнулся.

Боря не поверил, разумеется, но кивнул. Он все хотел спросить, почему ей удалось, а никому вокруг не удавалось, — но не решился.

— Мы все уже умерли, — сказала вдруг Иванова и впервые прямо посмотрела на него круглыми черными глазами, в которые он на миг провалился, как в болото. — Все умерли, нас осталось только убить.

— Ну, с этим никогда не задерживаются, — сказал Боря беспечно.

Иванова ничего не ответила.

…Он выехал из Москвы поездом на Воркуту, который плелся необычайно медленно, иногда вставая в чистом поле; глубокой ночью, по–северному светлой и оттого еще более страшной, он сошел на станции, от которой надлежало искать попутную машину, а дальше добираться еще десять километров чем придется. Горелов не снабдил его никаким письмом — да и какое письмо тут было возможно? Сказал только, что «там предупреждены». Никакой машины, понятное дело, не было. Откуда цыгане взяли в этом краю лошадей, Боря представить не мог. Добираться пешком он и не мыслил, поскольку тащил тяжелый чемодан с продуктами, теплыми вещами и зачем–то еще с книгами, Господи, книгами от Алиной матери. «Вы не понимаете, она совершенно не может без книг, она в письме просила словарь итальянского языка!» — разумеется, для общения с надзирателями ей необходим именно итальянский язык; но возражать было нельзя, она пришла провожать и сунула ему в руки пакет с пятью толстыми томами, еле вместившимися потом в чемодан, тот самый, кстати, с которым они тогда… о, tempo felice!..