— Это необычно, но я считаю, что должен поговорить с тобой об этом.
Линда тоже слегка подвигается в кресле. Краем глаза она видит рукав священника, его бледную руку. В веснушках, как у Эдди Гэррити.
— Я знаю, как тебя зовут, — произносит он. — Ты Линда Фэллон.
У нее перехватывает дыхание.
— Я кое-что знаю о твоей истории, — говорит он. Его голос становится добрее. Он уже не такой строгий. И уж точно, не такой усталый. — Мужчина, о котором ты говоришь, — презренный человек. Я едва знал его, до того как он уехал, но видел часто и с тех пор узнал достаточно, чтобы убедиться в этом. То, что он делал с тобой, он проделывал и с другими девочками твоего возраста и даже младше тебя. Он делал это неоднократно. Ты понимаешь, о чем я говорю?
— Линда кивает, с трудом веря тому, что слышит. Другие девочки? Еще младше?
— Можно сказать, что это был больной или дурной человек, — объясняет священник. — Возможно, и то и другое. Так что ты не одинока.
Эта информация настолько шокирует Линду, что все перед глазами начинает беспорядочно кружиться. Ее тошнит, будто она больна. Она вдруг вспоминает Эйлин и ее загадочное замечание: «Так поступало твое тело, а своего тела ты не должна бояться».
— Я не могу представить себе сердце этого человека, — говорит священник. — За его душу надо молиться. Но, думаю, я могу кое-что понять в твоем сердце.
Линде кажется, что ее легкие поднимаются в груди все выше и выше, так что скоро для воздуха совсем не останется места.
— Ты чувствуешь свою ответственность за то, что произошло? — спрашивает священник.
Она кивает, но потом понимает, что он-то не видит ее кивка. Линда сильнее перегибается через подлокотник кресла, как и священник, хотя ей не хочется смотреть ему в глаза. Где-то вдали она слышит слова, похожие на прощание, и звук закрывающейся двери.
— Да, — говорит она. — Более или менее.
— Конечно, можно сожалеть о том, что ты не была достаточно сильной и не воспротивилась этому человеку, но его грех гораздо тяжелее. Ты была ребенком. Ты до сих пор еще ребенок.
К ужасу Линды, на ее глаза наворачиваются непрошеные слезы.
— Твоя тетя поступила неправильно, отослав тебя. Могу представить себе, как ужасно это было для тебя.
Она качает головой из стороны в сторону. Доброта, доброта! Для нее она чуть ли не больнее, чем суровое слово. Никто никогда не разговаривал так с ней прежде.
— Это не грех, в котором тебе нужно исповедаться, потому что ты не совершала греха, — говорит священник. — Ты понимаешь, о чем я говорю?
Линда не понимает. Не совсем понимает. Это противоречит всему, что ей когда-либо говорили.
— Некоторые могут так думать, — продолжает священник. Он неожиданно чихает и говорит: — Извини. — Достает платок и сморкается. — Простуда начинается, — объясняет он. — Ты не хочешь поговорить об этом с кем-нибудь? С кем-то, кто мог бы помочь тебе?
Она отрицательно качает головой.
— Нет.
— Я знаю человека вроде врача, который мог бы поговорить с тобой о том, что ты думаешь по этому поводу.
— Нет, — настаивает она. — Не думаю.
— Я мог бы устроить, чтобы ты поговорила с женщиной.
— Нет, — отказывается она.
— Тяжело нести такое бремя одной.
Она громко, по-детски всхлипывает. Икота, судорожный глоток воздуха. Она отворачивается от священника.
Линда слышит, как священник встает и выходит из комнаты. Она думает, что он вышел, чтобы она поплакала в одиночестве, но он тут же возвращается с коробкой бумажных салфеток. Он останавливается перед ней, но она не поднимает глаз, тогда он достает из коробки салфетку и утирает ей нос.
— Возможно, тебе хочется побыть некоторое время одной, — говорит он.
Она снова отрицательно качает головой.
— Я должна вернуться в школу, — поясняет она, больше всего на свете желая покинуть дом священника.
— Понимаю, Линда.
Она поднимает на него глаза. Она была не права. Он совершенно не похож на Эдди Гэррити.
— Ты можешь простить того человека? — спрашивает он.
— Я не знаю. Я стараюсь не думать об этом.
— Ты можешь простить свою тетю?
Линда качает головой.
— Она меня ненавидит. Это, кажется, еще хуже.
— Не нам решать, какой грех хуже.
— Да, — соглашается она.
— Ты будешь работать над тем, чтобы простить их. Ты попробуешь.
— Да, — говорит она, хотя знает, что этого скорее всего не случится.
— У тебя есть друзья? — интересуется священник. — Кто-нибудь, с кем бы ты могла поговорить?
— У меня есть друг, — отвечает она.
— Ты ему доверяешь? — спрашивает он.
— Да. Очень.
— Это парень или девушка?
— Парень.
— Он католик?
— Нет.
— Ну ничего.
— Он — моя жизнь, — произносит Линда.
— Ну-ну, — мягко говорит священник. — Бог — твоя жизнь. Твоя жизнь — Бог.
— Да, — соглашается она.
— Но сейчас, пожалуй, не время вникать в это. Полагаю, ты получила достаточное религиозное образование.
Линда кивает.
— Больше, чем когда-либо хотела.
Она смотрит на него и видит, что он улыбается. Нет, он совсем не похож на Эдди Гэррити, думает она.
Священник протягивает ей руку. Она берет ее, и он помогает ей встать.
— Я провожу тебя до двери. Если захочешь поговорить, об этом или о чем-то другом, тебе только стоит прийти.
— Спасибо. Я даже не знаю, как вас зовут.