Илья Николаевич Ульянов

Александр чувствовал это опасение и в письмах из Петербурга всегда старался успокоить родных. «Ты, вероятно, беспокоишься, читая о беспорядках в Киевском и Московском университетах, — писал он отцу в октябре 1884 года. — У нас пока все спокойно: никаких признаков возбуждения не заметно. Перемен тоже никаких нет».

Отец и сын понимали друг друга с полуслова. По осторожным письмам Александра Илья Николаевич безошибочно судил о состоянии и мыслях сына. «М. Семевский, приват-доцент русской истории и очень хороший профессор, не будет, говорят, больше читать; это, впрочем, приписывают не столько новому уставу, сколько приезду Бестужева-Рюмина, с которым он почему-то не в ладах», — писал Александр из Петербурга, и за этими спокойными словами чувствовалось возмущение тем, что видный историк отстранен от общения со студентами, что ему приклеен ярлык «развратителя молодежи».

И новый устав Александр не одобрял и не считал нужным скрывать это. Он писал: «Новый университетский устав начинает сказываться своей единственной хорошей стороной — расширением приват-доцентуры». В одном из писем Александр с явным огорчением сообщил, что попечитель Петербургского учебного округа профессор Ф. М. Дмитриев, которого отец хорошо знал и с которым сотрудничал еще несколько лет назад, когда Федор Михайлович жил в Сызрани и помогал в становлении сельских школ, подал в отставку «по несогласию с новым уставом».

…Летом 1885 года Александр отдыхал в Кокушкине. Отдаваясь увлечению естествознанием, он пропадал то на реке, то у себя в лаборатории на чердаке. Отец не спешил с расспросами, приглядывался. Характер у Саши был крепким. Илья Николаевич никак не мог забыть, как, вернувшись в первые каникулы домой, он молча протянул отцу несколько десятков рублей. «Откуда?» — изумился Илья Николаевич. «Они оказались лишними», — кратко пояснил сын, сэкономивший деньги, высылаемые ему родителями в Петербург.

Илья Николаевич не мог не заметить, что Александр в этот раз привез очень много литературы по общественным наукам — истории, политэкономии на русском, французском, немецком и английском языках. Был среди книг и «Капитал» К. Маркса.

Тогда еще Александр не состоял в революционной организации, и он рассказывал отцу лишь о своем участии в студенческих землячествах. Но за скупыми словами чувствовалось, как нарастают в душе юноши неприязнь к существующему порядку вещей, стремление противостоять произволу и раболепию.

Всей своей справедливой и честной натурой Илья Николаевич сочувствовал сыну, прекрасно понимая причины его возмущения. Но суровая жизненная школа, глубокая любовь к детям, опасение за них, понимание, что самодержавие безжалостно к тем, кто противостоит ему, заставляли Илью Николаевича быть сдержанным в оценке политических ситуаций. Он честно делал свое дело, служил добру, помогал народу идти к просвещению и хотел, чтобы и сын шел таким путем. Глубокую тревогу вызывало в душе отца резкое неприятие сыном существующего порядка. Он просил Александра быть поосмотрительнее, поосторожнее. Он полагал, что можно быть полезным своему народу и не включаясь непосредственно в революционную борьбу. Не единожды Илья Николаевич вел с сыном нелегкие разговоры об этом.

В один из июльских дней 1885 года состоялась особенно обстоятельная беседа. Домашние куда-то уехали, и отец пригласил сына погулять в саду. Долго они ходили взад-вперед по аллее и «говорили о чем-то тихо и чрезвычайно сосредоточенно», как вспоминал Дмитрий Ильич, тоже оставшийся тогда дома. Его поразил «самый характер необычного и слишком длительного разговора». Собеседники были так им поглощены, что не замечали ничего вокруг. Дмитрий Ильич был убежден: беседа шла на политические темы.

Отец не мог предугадать судьбы сына, но тревога и предчувствие были столь сильны, что он чуть не с мольбой попросил Анну, когда та уезжала в столицу:

— Скажи Саше, чтобы он поберег себя хоть для нас!

Анна старательно занималась на курсах. Ни одним своим поступком она не доставила огорчения родным. В августе 1885 года ей исполнился двадцать один год, и она стала по закону совершеннолетней. Отмечали это событие дома.

Средняя пара, крепко дружившая, тоже радовала родителей блестящими успехами в ученье, послушанием, добротой. И Владимир и Ольга унаследовали очень многое от отца: высокий лоб, широкие скулы, разрез глаз, форму носа и губ. Сила воли, веселый и общительный нрав, заразительный смех, скороговорка, а у Владимира еще и заметная картавинка в речи, — все это было отцовское.

Одно время Илью Николаевича беспокоило, что Володе многое дается легко, без усилий. Его коллекция похвальных листов и наградных книг была самой обширной в семье. Ненавистную для всех латынь одолел без особых мук, да и со сложнейшим греческим справлялся успешнее, чем старший брат. По новым языкам — немецкому и французскому — явно преуспевал, а по словесности Владимиру не было равных в гимназии.