Иллюзии. Приключения Мессии поневоле (сборник)

Когда Джонатан присоединился к Стае, отдыхавшей на пляже, была уже глубокая ночь. Он ужасно устал, кружилась голова, однако он был доволен и, прежде чем приземлиться, описал широкий круг над пляжем, а перед самым касанием земли молниеносно выполнил один полный оборот бочки. Когда он расскажет им обо всем, когда они узнают о Прорыве, они будут вне себя от радости, — размышлял Джонатан. Насколько богаче теперь станет жизнь! Ведь если прежде вся она состояла в унылой суете — берег — судно — берег — то сейчас в ней появляется смысл!

У нас есть возможность выкарабкаться из неведения, нам дано осознать собственную исключительность и разумность. Мы способны обрести свободу. И мы можем научиться летать!

Впереди открывались годы радостного бытия, головокружительные возможности и перспективы звучали на все лады и переливались радужным сиянием.

Приземлившись, Джонатан обнаружил, что попал на общее собрание Стаи. Причем, судя по всему, мероприятие началось отнюдь не только что. Более того, Джонатана определенно ждали.

— Чайка Джонатан Ливингстон! — Старейшина произнес эти слова таким тоном, каким говорил только в особо торжественных случаях. — Ты вызываешься в Круг!

Вызов в Круг означал либо всеобщее порицание и величайший позор, либо величайшую честь и всеобщее признание.

— Понятно, — подумал Джонатан, — это по поводу того, что случилось утром во время завтрака. Они видели прорыв! Однако почести мне ни к чему. И в лидеры — тоже не хочу. Мне, пожалуй, только хотелось бы поделиться своими находками, показать всем необозримые возможности, открытые каждому из нас.

И он сделал шаг в Круг.

— Чайка Джонатан Ливингстон! — продолжал Председатель. — Изволь выйти в Круг и подвергнуться порицанию, свидетелями которого надлежит стать всем твоим собратьям по Стае.

Это прозвучало подобно грому среди ясного неба. Джонатан вдруг почувствовал себя так, словно его огрели доской по голове. Колени подкосились, перья враз обвисли, и в ушах возник невообразимый шум. Позор? В Круг — на порицание?! Но это невозможно! Ведь это Прорыв! Они чего-то не поняли! Тут определенно закралась какая-то ошибка! Ну да, они ошибаются, они явно не правы!

— …ибо величайшего позора заслуживают проявленные тобой беспечность и безответственность, равно как и попрание достойных традиций добропорядочного Семейства Чаек…

Порицание на общем собрании. За этим неминуемо следует изгнание из сообщества чаек. Отлучение от Стаи и ссылка в Дальние Скалы, где уделом изгнанника становится полное одиночество.

— …и ты — Чайка Джонатан Ливингстон — однажды поймешь, сколь неблагодарной вещью является безответственность. Нам не дано постигнуть смысл жизни. Очевидно же в ней лишь одно: в этот мир мы приходим для того, чтобы питаться и за счет этого как можно дольше в нем существовать…

Тому, кто вызван в Круг, запрещено вступать в дискуссию с общим собранием Стаи, но Джонатан сдержаться не мог.

— Безответственность?! — воскликнул он. — Да что вы, братья?! Какая же тут безответственность — понять, в чем смысл жизни и открыть пути достижения высшей цели бытия? Скорее, наоборот — посвятивший себя этому как раз и проявляет максимум ответственности. Ведь что мы знали до сих пор — тысячелетия свар из-за рыбьих голов… Теперь у нас появилась возможность понять первопричину — постичь, ради чего мы живем. Открытие, осознание, освобождение! Дайте же мне один-единственный шанс, позвольте показать вам то, что я нашел…

С таким же успехом Джонатан мог взывать к каменной стене.

— Какие мы тебе братья, отступник?! — был ответ, и, словно по команде, все церемонно обратились к нему хвостами, поплотнее зажав предварительно уши.

Остаток своих дней Чайка Джонатан Ливингстон провел в одиночестве, однако отнюдь не в Дальних Скалах, ибо он улетел гораздо дальше. И единственным, что несколько угнетало его, было не одиночество, но отказ остальных чаек поверить в славу полета, их ожидавшую. Они отказались открыть глаза и увидеть!

С каждым днем знание, которым обладал Джонатан, росло. Он обнаружил, что благодаря скоростному пике может добывать редкую и очень вкусную рыбу, ходившую стаями на глубине десяти футов. Теперь он не был больше привязан к таким, казалось бы, жизненно необходимым вещам, как рыболовецкие суда и размокшие корки заплесневелого хлеба. Он также научился спать на лету, не сбиваясь с курса. Это позволило ему использовать дующий с берега ночной бриз, от заката до восхода преодолевая расстояние в сотню миль. Тот же принцип внутреннего контроля Джонатан применял и для полетов сквозь густой морской туман, постепенно поднимаясь над которым он достигал сияющего неба… в то самое время, когда все без исключения остальные чайки сидели на земле, и уделом их были только дождь и промозглая мгла. А на высотных ветрах Джонатан залетал глубоко вглубь материка, где обитали сухопутные насекомые — подлинное лакомство.

В одиночестве наслаждался он плодами того, что некогда намеревался подарить всей Стае. Он научился летать и не сожалел о той цене, которую ему пришлось заплатить.