Имаго

Впервые в жизни я плакала не потому, что было больно от любви, а потому, что мне до боли хотелось любить этого человека даже после нашей смерти.

Глава 23

Прошло Рождество, минул Новый год. Влажный декабрь сменился сухим и суровым январем, швыряющим за шиворот снежную крупу. Как и погода, Хейзелтон стал невыносим: он то и дело отправлял меня по поручениям, которые становились страшней и страшней, – только бы я не была рядом с Алексом. Коробка – так я с ненавистью думала об убежище. Сначала ты приходишь сюда, надеясь на приют и понимание, живешь и радуешься, видя столько родственных душ. Но Хейзелтон запирает клетку – и вот ты уже в опасности, сильнее, чем снаружи. Это понимали все – я видела это по их глазам, – но никто не сопротивлялся, а те, кто сбегали, жестоко за это платили. Хейзелтону доставляло огромное удовольствие отправлять меня на встречу с приговоренными – с рождественской ночи он разговаривал со мной отрывочно, зло, хотя и не скрывал тоски.

Вдобавок ко всему плоть начала трескаться. Впервые я заметила это утром, когда пыталась разглядеть свое отражение в мутном зеркале, единственном в убежище. Смахнув волосы, я удивилась, почему одна тоненькая прядь никак не отлипает от шеи. Я тронула ее, помассировала пальцем – кусочек кожи с тихим сухим шорохом отпал, заструился песком. Трещина образовалась прямо под скругленным изгибом челюсти, на самом виду, чтобы напоминать мне, кто я и где нахожусь. Мое тело стало увядать.

– У тебя все в порядке? – поинтересовался Алекс.

Я вздрогнула и смущенно тряхнула волосами, пытаясь скрыть шею.

– Так… думаю, – соврала я, глядя в зеркало на его отражение.

– И о чем же?

– О Холли, – обернулась я. – Я беспокоюсь… кто позаботится о ней после нас?

– Не волнуйся. – Алекс бросил взгляд на Холли, увлеченно читающую Книгу. – Королева привыкла быть одна, и ее дочь тоже привыкнет.

Я пожала плечами и поняла, что сделала это в точности как мой брат: одно плечо, затем другое. Меня вновь захлестнула тоска. Холли вскинулась, потягивая воздух носом, словно почувствовав запах горя. От людей, пустивших в тебя корни, ничего не скроешь.

– Холли! – Я улыбнулась ей, стараясь спрятать смятение. – О чем читаешь?

Она взглянула своими ясными глазами, и мне стало не по себе. Нежные губы, покрытые цепочкой язвочек – была у Холли привычка обкусывать их, – дрожали.

– Мне сегодня приснился сон, – тихо сказала она, оглянувшись на Хейзелтона, но тот был занят своими мыслями. – Как будто я вхожу в концертный зал. Повсюду такие подсвечники на стенах, какие показывают в старых фильмах, ковер… Не знаю, как я туда попала, потому что грязная, босая, платье порвано…

Холли замолчала, покусывая губы, а я вгляделась в иллюстрацию на странице Книги, лежавшей на ее коленях. Две одинаковые девушки, соприкасающиеся ладонями, но смотрящие в разные стороны. Удивительной красоты рисунок.

– Я помню песню, только тихую, как сквозь воду. – Холли нахмурилась. – Я вошла в зал, а на сцене… я.

– В каком смысле?

– Я… только в белом платье.

– Ты стояла у подножия сцены… и на сцене?

– Это очень странный сон. – Она захлопнула Книгу так, что во все стороны полетела бумажная пыль. – Я не думаю, что это будущее… Такое ощущение, будто это когда-то уже было.

Я вспомнила видение, пришедшее ко мне в день, когда я узнала об имаго. Королева и маленькая девочка, говорящая по-немецки; песня, доносящаяся из концертного зала… Холли тогда и в помине не было. Кто же стоял на сцене?

Двое мужчин распахнули дверь молельни и, увидев что-то, отпрянули. Они долго смотрели перед собой, едва слышно переговариваясь, после чего один из них ушел… и вернулся с листом серого брезента.

– Кто-то умер? – спросила Кристи Кольчик, близоруко щурясь. В ее руках замерли спицы со спускающимся язычком красного вязания.

– Мими, – просто ответил какой-то имаго.

Все внутри меня сжалось. Брезент опустили на пол перед молельней, и один из имаго со скорбным выражением лица принялся заметать прах. Выглядело это так, будто пришли уборщики, вынужденные вытаскивать из ловушки мышь с перебитым позвоночником: неприятно и печально, но необходимо. Когда все закончилось, подошла бледная девушка с осунувшимся лицом, бережно ссыпала в жестяную баночку горсть праха и прижала к сердцу. Сложно было понять, что выражали ее глаза. Девушка спрятала баночку под платье, вернулась к своему гамаку и легла на него, глядя в потолок.

Холли с удрученным видом уселась на диван и вновь уткнулась в Книгу. По упрямо поджатым губам и полуопущенным ресницам было понятно, что она мучительно борется с собой. С одной стороны, ты – всего лишь ты, Холли Йеллоувуд, которая восемь лет воспитывалась в обычной семье, ела обычную еду и вела себя как все дети. А с другой – ты причастна ко всему этому ужасу, происходящему не только в убежище, но и за его стенами.

В шее стрельнуло, и я резко вскинула руку. Трещина расширилась, отмирающая плоть разошлась в стороны, приоткрывая иссушенное нутро.

* * *