Имам Шамиль. Том второй. Мюршид Гобзало – огненная тропа

– Как думаш, Петро, он чьих кровей будет? Даргинец? Капучин? Андиец, может? Ят в изних племенах небельмеса…

– Всё мимо. Авар! Я их гадюк знаю! Точно тебе гутарю, Семён.

Верь, я пороху нанюхался в Дагестане не с твоё! Знаю их упырей и по крою, и по говну ихнему. Ишь, матёрый волчара! Ему и жить то паскуде пустяк, а он всё одно…за кинжал схватился.

– Э-ээй, шакалы! Билят, сучка ваш мат! – жаждая одного – быстрой смерти, харкал страшные оскорбления, Гобзало снова скрежитал зубами; в бессильной злобе сжимая рукоять кинжала. – Убэй, урус! Стрэляй, заруби мой, если твой смэлый. Если мужчина!

– Это он – стервец, Лавруху кончал! С-сука! – лязгнул затвором крепкоплечий рыжеусый казак, померцал зелёными, олютевшими враз глазами, и хищно оголяя плотные клыкастые зубы, прохрипел: – Анну дай, братцы, я ему мозги выплясну! Мать нашу ишо, пёсья лодыга, поминать будя! Уж эйтот коршуняга в досталь наклевался казацким мясом! Напился кровушки гад!

– Погодь, Проха! – густобровый хорунжий Первухин заступил путь рыжеусому. Цепко прирос корявыми пальцами к стволу винторя и рявкнул: – Шойт рот раззявил! Исшо рано тебе офицерству свою казать…Сперва выслужись, а уж потом гавкай. Не ор-ри! Плевать мне на твою мнению. Дурра-а! Кубыть не зришь, каков зверь нам попался?! Да супо-онь, ты! Глянь, один конь чаво стоить!

– Да-аа конь и впрямь шибко добёр под ём был…– с сожалением протянул кто-то за спиной Прохора.

– Сбруя-то, сбруя-а! – воткнул другой.

– А седло? Стремена?! Эт сколько же стоит тако добро? – летели наперебой возбуждённые голоса.

– Жаль, что Семён не его волка пулей срезал, а коника. Не конь, а тигра! Такого только пулей и догнать! Нечета нашим холстомерам.

– Замолчь! С этим добром понятно, гнить не оставим, – звонко вгоняя клинок в ножны, усмехнулся Семён Подпруга. – А сым шо ж прикажешь, кум?..

Гобзало будто шилом ткнули: медные пальцы крепче сковали рукоять кинжала, глаза полыхнули звериным огнём. Перед ним стояла высокая. Крепкая стена из усталых суровых лиц, папах и черкесок. Он впитал в себя серые колючие глаза, ржавую щетину на щеках, мелкую злобную дрожь около рта хорунжего и готов был пронзить кинжалом любого кто первым наброситься на него, как вдруг!…

Сокрушительный удар со спины едва не выбил из него дух. Били тяжёлым прикладом, с плеча, но так, чтоб остался «в живее».

Верный кинжал отлетел под копыта коней. Гобзало бешено рвался, рычал, пытался прокусить зубами чей-то сапог…Харкал кровью, хватался за голову, прижимал к багровому лицу широкие ладони. Ему казалось, что из глаз его сочится кровь, а весь привычный мир, безбрежный, желанный, но враждебный и жестокий теперь дыбится, рвётся из-под ног и вот, вот растопчет, превратив его в безобразную, лишённую всякого смысла бордовую развалину из костей и вздутого мяса…

Он ещё помнил, как два казака силой вырвали его из-под коня, обезоружили и так туго связали ему руки узкими сыромятными ремнями, что кровь выступила брусничными каплями из-под кожи. Гобзало невыносимо страдал, злобно щёлкал зубами, кусал разбитые губы, сдерживая стоны.

– Затягивайте иш-шо туже! – сорвано каркнул хорунжий. – Шибче! Шибче! Сказано вам…

– Иай, шакалы! Сывязаный бит, вот вэс твой храбраст, гяур-р! – с задранной на спину головой, с выпуклым клокочущим горлом, хрипел Гобзало. – Затягивай…Затя-ги-вай, туже, шакалы…Мой всё адын пащ-щада нэ запросит. А-аа-ааай…свыначый кр-ров!

– Заставим! – весело хахакнул Семён Подпруга и зло толкнул ему в зубы, как псу нагайку. – Ишо не у таких волчар шкуры дубили!

* * *

Дальнейшее Гобзало не помнил. Минуту он ещё ощущал резкую смесь каких-то разнородных запахов, силился вернуть сознание, переламывал себя – и не переломил.

Воллай лазун! Замкнулась над ним чёрно-алая, набухшая немотой пустота. Лишь где-то в вышине углисто горел какой-то опаловый, окрашенный бирюзою клочок да скрещивались штыки и кинжалы молний.

Казаки, обобрав мюршида до нитки, сняв с его околевшего ЧIора всё кроме копыт и шкуры, привязали пленника верёвкой к коню хорунжего и тронулись было в путь. Но аварец идти не мог, и никакими угрозами невозможно было заставить его безжизненное тело подняться и бежать за конём.

Ан, охота пуще неволи! Старшему в отряде хорунжию Первухину – вынь да положь, – зело, как хотелось выслужиться, доставить знатного пленника живым пред грозные очи атамана Нехлудова.

Решено – сделано. Горца взвалили на коня позади застрелянного им казака Лаврухи.

– Вот и ладныть, братцы! – довольно крякнул Первухин. Посчитались с гололобым баш на баш. К-хаа! Выбили волку кровя из сопелки! Не боись, робяты…Кровь за кровь! Атаман энтова шайтана живым не выпустит. От хера уши! Ну, будя воду толочь. Воротать до своих время! – Он дёрнул повод. – Тю-ю! Балахвост тугомордый! Айда! Пош-шёл, будь ты неладен…