Имена мертвых

«Где ты их видишь?» — Клейн беспокойно крутит головой.

«Вон. Вон. И вон», — тычет пальцем Аник во все стороны.

Машина остановилась у перекрестка, на красный свет. По переходу спешили пешеходы. Палец Аника точно указывал на молодых девчат в высоких сапогах-чулках и вздернутых демисезонных пальтишках. Досталось и группе длинноволосых хиппи, певших что-то на тротуаре под гитару.

«Скажешь тоже! Это обыкновенные девушки и парни».

«А что же они вырядились, как…»

«Мода сейчас такая. „Мини“, по названию машины».

«Ты кому сказки рассказываешь? Я это дело до тонкостей постиг: если девушка заголяет ляжки, то она и на большее согласна».

Клейн хмыкнул.

«Да, сексуальная революция свое сделала…»

«Как, как ты сказал?..»

«Это янки притащили. В общем, все стали гораздо проще смотреть на любовь».

Аник проводил взглядом стайку девиц, перебегавших перед ними дорогу. Коротенькие полы пальто едва прикрывали им зад, задорно мелькали округлые коленки.

«Ин-те-ре-е-есно…»

Герц с тяжестью на душе вошел в дом. Клейн второй день где-то пропадал. «Только бы не запил», — подумал Герц. За Клейном подобных штучек не водилось, шофер как-никак, но… но… Слишком гнетущей была атмосфера. Вчера Герц спустился в подвал — дверь открыта, изолятор пуст. Весь вечер он сам, лично — такое дело не доверишь приходящей прислуге — мыл, оттирал и чистил. Выбросил все лекарства, сжег белье и одежду, чтобы и следа не осталось от пребывания постороннего человека.

«Клейн, наверное, очень сильно переживает. Он так долго возился с этим парнем, привязался к нему…»

Герц переобулся и, миновав гостиную, собрался подняться в кабинет, когда донесшийся из столовой смех остановил его. Герц готов был поклясться, что никогда не слышал подобного голоса. Серебристый смех зазвенел и упал, колечком прыгая по ступеням.

Герц немедля направился в столовую.

Смех тотчас оборвался.

За столом сидели двое: Клейн, спиной к двери, и лысая девушка, обладательница чудесного голоса. Герц, не мигая, разглядывал гостью.

Очень худая, тонкая, прозрачная, она сидела прямо, как струна, с подчеркнутым достоинством подняв точеную голову, вышедшую, казалось, из-под резца Бурделя. Большие, даже огромные глаза с миндалевидным разрезом полуприкрыты, длинные ресницы чуть подрагивают, как крылья мохнатой бабочки. Взгляд дерзкий и веселый. Губы, влажные и приоткрытые, как утренние розы.

Одета она в узкие светлые брюки и в пеструю рубашку с отложным воротничком тропической индонезийской раскраски.

В одной руке она держит ложку, опустив ее в суп, другой движениями пальцев, выдающими внутреннее напряжение, комкает салфетку. Кожа матово белеет, подсвеченная изнутри.

Она опускает веки и отводит взгляд в сторону и вниз.

Клейн осторожно оборачивается и смотрит через плечо. В его глазах — едва скрываемое ликование.

Герц продолжает смотреть на лысую девушку. Наконец произносит:

«Аник, как ты себя чувствуешь?»

Лепестки губ Аника распахиваются, и в тишину столовой жидкой грязью стекает гнусное, мерзкое слово.

«Чтоб я это слышал в последний раз».

Герц заходит сзади, опускает руки на плечи Аника. Тот вздрагивает, но остается сидеть. Герц, еле касаясь, поглаживает сверху вниз виски, щеки, шею. Аник, наученный горьким опытом, с покорностью терпит исследование. Закрыв глаза, он вытягивает шею, как кошка под лаской хозяина, чтобы продлить прикосновение жизнедающей руки.

Герц делает энергичные пассы, чтобы снять завороженность, и отступает.

«Мне еще надо поработать».

«Можно, мы посмотрим телевизор?»

«Клейн, я полагаюсь на тебя».

С этого дня Аник получает полную амнистию. Свободу передвижения он получит тогда, когда отрастут волосы. Пока его периодически загоняют в подвал — когда надо отдохнуть, чтоб не мешал и спал спокойно.

Герц идет в кабинет по темной лестнице, пытаясь понять и осмыслить происходящее. Неделю назад заряд был сильный, но неоднородный, почти весь концентрировался по срединной оси, в главных чакрах, удерживая только столб позвоночника, сердце и голову; выработка лейкоцитов костным мозгом критически снижалась; периферия начала разлагаться, цвет ауры стал грязно-зеленым. А сейчас — ровное, сильное свечение интенсивно-синего цвета, полный охват оболочки, включая кончики пальцев, процесс распада обратился вспять, кровообращение полностью нормализовано. Он еще, конечно, очень худ, но он начал питаться, пища стала перевариваться, — Значит, возобновился синтез пищевых ферментов. «Были бы кости, а мясо нарастет», говорит Клейн.

Он начал есть, значит — поправится.

«Почему?» — настойчиво спрашивал сам себя Гёрц и боялся дать ответ.

Ладони кололо иголками, особенно правую, к которой Аник плотно прижался щекой.

Герц остановился, поднес руку ближе к лицу. Кожа чуть припухла и саднила, будто он на морозе притронулся к металлу. Герцу стало страшно; как при взгляде с высоты, закружилась голова.

То, что ему открылось, было сокровенным, хотя об этом ясно говорилось у всех народов, во все времена.

В загробной физике тоже действовал закон сохранения энергии.

Аник забирал энергию, всасывал ее, как губка. Чтобы жить, надо отнять.