Именем закона. Сборник № 3

Андронов проводил меня до фойе.

Мужчина в черном халате снимал со стены портрет Комиссаровой. Как быстро все происходит, подумал я. С глаз долой…

— Владимир Алексеевич, рамку черную сделать? — спросил мужчина.

— Какую же еще? — ответил Андронов.

Из зрительного зала вышла группа актеров. Откуда-то появился Герд. Все молча смотрели, как мужчина в черном халате снимает портрет. Одна из женщин заплакала.

Мужчина снял портрет и унес его.

— Мы можем хоронить Надежду Андреевну с почестями? — спросил Андронов.

Теперь все смотрели на меня.

— Вам решать, как хоронить, — ответил я.

— Да… но ведь Надежда Андреевна покончила с собой.

Я с трудом совладал с собой, чтобы не сказать: «Это вы убили ее!»

— Следствие еще не закончено, — сказал я.

Миронова молча протянула мне «Вечернюю Москву», пахнущую свежей типографской краской. На четвертой странице театр опубликовал извещение о безвременной кончине Комиссаровой.

— На некролог их не хватило, — сказал я, кладя газету на стол. — У меня такое впечатление, что все они в театре сговорились показывать одно и то же — Комиссарова была психопаткой и поэтому покончила с собой, а театр тут ни при чем. Даже моральной вины они на себя не хотят брать.

Я вспомнил, что целый день таскаю в кармане справку из психоневрологического диспансера. Я вытащил ее из кармана и положил перед Мироновой. Мельком взглянув на справку, она отодвинула ее в сторону как несущественную, ненужную вещь. Истинный следователь, Миронова придавала огромное значение каждой бумажке и к любой справке относилась трепетно.

— Что произошло? — спросил я.

— Комиссарова приняла перед смертью большую дозу элениума. Утром я получила заключение. Поэтому и звонила вам.

— Таблетку элениума она приняла после ухода Рахманина. Очевидно, она злоупотребляла лекарствами.

Судебно-медицинское заключение было длинным, но ничего нового я в нем не нашел.

— Никогда заключение не портило мне настроения, как сегодня, — сказала Миронова. — Грустно, ужасно грустно.

Минуту мы сидели молча.

Внезапным порывом ветра разбросало в стороны приоткрытые створки окна. Со звоном разбилось стекло. Распахнулась дверь. Разлетелись со стола бумаги. Я кинулся к окну, Миронова — к двери. Грянул гром. Когда мы собрали с пола бумаги, начался дождь.

— Теперь не дозовешься стекольщика, — сказала Миронова.

— Да, со стекольщиками стало трудно, — сказал я. — Ксения Владимировна, я прошу санкции на повторный осмотр квартиры Комиссаровой.

— С целью?

— Дневник.

— Вы полагаете, что дневник существует?

— Профессор Бурташов считает, что да.

— Хорошо, квартиру осмотрим. — Миронова достала из ящика стола стопку бумаги. — Приступим к разработке дальнейших планов. А дождь не в шутку льет.

Это был не дождь, а осатанелый ливень.

Глава 6

Все было против Рахманина — странное поведение утром, когда он, по его словам, обнаружил труп Комиссаровой, показания Гриндина и сержанта Лобанова из патрульно-постовой службы, дежурившего в ночь на двадцать восьмое августа на площади Революции. Лобанов утверждал, что никто на скамейках рядом с входом в метро ни в половине второго, ни позже не сидел. С половины второго на площади в течение часа работали поливальные машины. Справка, приложенная к показаниям, свидетельствовала об этом.

— Изучил? — спросил Хмелев.

Он был горд за свою работу и имел на то основание.

— Видишь ли, Саша…

Он криво, по-хмелевски, усмехнулся:

— Только не говори мне о женщине.

Я опешил.

— Почему?

— Не был он у нее.

— У кого?

— У Марты Шаровой, балерины из Театра оперетты.

С таким помощником стоило работать. Я только предполагал, а он уже располагал. Он вытащил из кармана сложенный лист, развернул и протянул мне.

Это было показание Марты Шаровой. Для пущего эффекта Хмелев попридержал его.

Показание занимало всего четверть страницы. Однако в нем проглядывало взаимоотношение трех людей. Двадцатилетняя Шарова знала не только Рахманина, но и Комиссарову. Это она познакомила Рахманина с Комиссаровой полтора года назад, когда он приехал к клубу завода «Калибр» к окончанию праздничного концерта, чтобы встретить свою юную подругу. Шарова вышла из клуба вместе с Комиссаровой. Через полгода отношения между Шаровой и Рахманиным были прерваны. Они возобновились в мае, когда он позвонил Шаровой, чтобы поздравить с праздником. После этого Рахманин дважды приезжал к Шаровой на чашку кофе, в последний раз в конце июля. В августе Рахманин не только не приезжал к Шаровой, но и не звонил ей. Комиссарову за прошедшие полтора года Шарова не видела.

Я рассеянно похлопал Хмелева по плечу:

— Молодец, Саша. С тобой не пропадешь.

— Как сказать. Ну что, берем за бока Рахманина?

Хмелеву не терпелось «взять за бока» Рахманина. Как он ни старался, а свои чувства скрыть не мог и лез из кожи, чтобы доказать виновность Рахманина. Он его невзлюбил, и тут хоть лопни.

— Миронова вызвала Рахманина на одиннадцать, — сказал я. — На двенадцать назначен повторный осмотр квартиры Комиссаровой.

— Дневник мы не найдем. Или дневника вообще не было, или он уничтожен Рахманиным. По причине уличающих его моментов.