Именинник

     Пружинкин еще раз попробовал отказаться от завтрака, но генеральша взяла его под руку и увела в столовую.   -- Вот сюда садитесь,-- указывала она ему место рядом с собой.-- Ведь вы у Злобиных, наверно, не отказываетесь?..   -- Да, то-есть нет-с... Случалось, еще когда Иван Карпыч были в живности.   -- Этот сын народа просто глуп!.. -- ворчал Ханов, усаживаясь рядом с Клейнгауз.   -- Если вы опять будете доставать ногами вашу соседку, как это вы делали в прошлый раз,-- предупреждала его m-me Глюкозова, делая выразительный жест,-- я надеру вам уши!.. Понимаете?..   -- Аккомодация... субординация!..   Подававшая блюдо с холодной телятиной Дарьица вся покраснела от душившего ее смеха, а Ханов, ободренный ее вниманием, придвинул незаметно стул, так что его жирное плечо навалилось на плечо Клейнгауз. Девушка взглянула на него через очки, но Прасковья Львовна уже тащила шалуна прямо за ухо и посадила рядом с Пружинкиным.   -- Вы мне напоминаете одно животное, о котором за столом говорить не принято,-- бранилась Прасковья Львовна, наливая себе рюмку водки.   -- А мне-то! -- просил ее Ханов.   -- Вам еще рано, а то налижетесь прежде времени... Я сегодня намерена наслаждаться музыкой и пением.   Генеральша не обращала никакого внимания на эти сцены и продолжала заниматься Пружинкиным, который ее заинтересовал, как интересовало вообще все новое. Этот старик, вышедший из глубины настоящей народной среды, являлся просто находкой, и Софья Сергеевна улыбалась, припоминая остроумное письмо Сажина. Ей нравилось, как Пружинкин смущался, обдергивал рукава и неумело держал вилку. Прасковья Львовна заметно покраснела после второй рюмки и серьезно занялась "печальной необходимостью наполнять желудок". Клейнгауз пила воду стакан за стаканом и еще сильнее краснела, чувствуя на себе пристальный, дикий взгляд Ханова, который самодовольно улыбался, пользуясь отсутствием надзора своей гонительницы.   К концу завтрака с шумом явились два "нигилиста" -- Петров и Ефимов, одетые в косоворотки из дешевенького ситца, в высокие сапоги и сомнительные пиджаки. Оба нечесаные, с ногтями в трауре и странной привычкой жать руки до боли. За ними пришел учитель гимназии Курносов, рыжий господин с какими-то остановившимися белыми глазами, и молоденькая девушка, по фамилии Володина. Эта последняя была некрасива и сгорблена, с тонкой шеей, выдающимися лопатками и криво сидевшим воротничком, но на ее болезненном сером лице время от времени появлялась такая милая и симпатичная улыбка. Пружинкина удивляло, как все эти гости держали себя просто, точно пришли к себе домой, и на него не обращали никакого внимания, будто он каждый день сидел за этим столом. Мужчины сейчас же закурили самодельные вертушки из дешевого табаку и надымили до того, что Пружинкин закашлялся, как попавший в овин теленок.   -- Нигилисты проклятые!-- громко ругался Ханов, уже не боявшийся больше Прасковьи Львовны.-- Из эпохи кринолинов мы попали прямо в историю цивилизации Моховского уезда... с дымом махорки.   -- Вы не любите табачного дыма, ветхозаветный человек?-- обратился к нему Курносов.-- Не так воспитаны...   -- Да, как вы не любите французского языка, господин нигилист,-- огрызался Ханов.-- Прострация... ассимиляция...   -- Господа, как вы думаете, кто положил в карман верхнего пальто Володиной неприличные фотографии?-- спрашивал Ефимов, в упор глядя на съежившегося Ханова.-- Таких господ, бьют...   -- Нет, это уже слишком!-- возмутился Ханов, вскакивая с места.   -- На воре шапка горит...-- прибавил Петров,-- помещичьи вожделения сказываются у расслабленного старца.   -- Послушайте, господа, я предлагаю перейти в залу,-- заявила генеральша, ласково обнимая покрасневшую остатком крови Володину.-- Я думаю, что это будет удобнее...   Гости не слушали хозяйки и очень энергично занялись остатками завтрака, так что генеральше пришлось самой уйти из столовой. За ней последовали Пружинкин и обе девушки. Прасковья Львовна подсела к Курносову и принялась шептать ему что-то на ухо; Ханов продолжал ругаться с нигилистами, называя их санкюлотами и "базарчиками": последнее слово он производил от фамилии Базарова. Пружинкин опять начал прощаться, но генеральша опять его не пустила и заставила сесть в гостиной на то же голубое кресло.   -- Вы вот что мне объясните, Егор Андреевич,-- говорила она, расхаживая по комнате маленькими грациозными шажками,-- откуда у нас явились умные люди?..   -- Это точно-с, ваше превосходительство... весьма достойно удивления-с.   -- Обратите внимание: стоял глухой губернский город, и вдруг... Я уж не говорю о таких людях, как Сажин,-- такие головы являются столетиями, -- а возьмите Ефимова, Петрова, Курносова; наконец Прасковья Львовна, наши девицы: Клейнгауз, Володина, раскольница... Мы называем раскольницей Анну Ивановну.   -- А вы забыли, Софья Сергеевна, доктора Вертепова?-- заметила Клейнгауз,-- это тоже голова... Щипцов, Белошеев, Куткевич...   -- Что касается доктора...-- тянула генеральша, делая легкую гримасу,-- мне кажется, что доктор очень много думает о себе, и, кроме того, он рисуется... Уверяю вас, я сама видела это на последнем земском собрании, а для мыслящего реалиста, по меньшей мере, смешно... Конечно, Петров и Ефимов немножко эксцентричны, но зато какой искренний народ. Вы незнакомы с ними, Егор Андреевич?   -- Я-с. Не случалось раньше встречаться, а, кажется, слышал-с где-то.   -- Это совсем новые люди, которые отказались от всего,-- убежденно продолжала Софья Сергеевна, в тон своей речи похлопывая рукой по столу.-- Петров работает в кузнице, Ефимов заводит мелочную торговлю на Черном рынке, чтобы устроить конкуренцию нашим кулакам. Не правда ли, какая оригинальная идея?.. И вообще, если разобрать наших людей, откуда они вышли, получаются удивительные комбинации: вот Клейнгауз, например, дочь простого вестфальского немца-столяра, Володина -- дочь квартального... Ведь удивительно, Егор Андреич?   -- Конец темноте, ваше превосходительство! -- восторженно ответил Пружинкин.   -- Послушайте, зачем вы величаете меня превосходительством?-- ласково выговаривала Софья Сергеевна.-- Во-первых, все люди равны, а во-вторых... и над вами и надо мной будут смеяться, потому что разные эти чины -- самый глупый предрассудок. Вы, пожалуйста, постарайтесь забыть, что мой муж имел чин действительного статского советника!..   -- Это невозможно-с, ваше... то-есть, Софья Сергеевна.   -- Генеральшей я остаюсь только для одной Марфы Петровны, потому что это нужно пока... Да вон легка на помине и наша раскольница.   В гостиную, действительно, входила Анна Ивановна, розовая с холоду, в своей меховой шапочке на голове. Заметив Пружинкина, она остановилась и вопросительно взглянула на Софью Сергеевну.   -- Что это вы так поздно, крошка?..-- заговорила генеральша.-- А у меня новый гость, которого вы знаете...   -- Очень рада...-- ответила Анна Ивановна, здороваясь со всеми.-- Я к вам заехала на минуточку.   -- Старуха опять капризничает?-- осведомилась Софья Сергеевна.-- Придется, видно, мне опять ехать и укрощать ее.   -- Мне сегодня вечером не удастся приехать к вам...-- продолжала Анна Ивановна, торопливо роняя слова.-- Курносов будет читать?   -- Да, сегодня ботаника... Я не понимаю, что это делается с Марфой Петровной: уж раз пустила, так к чему еще новые церемонии?..-- негодовала генеральша, обращаясь ко всем.   -- Вы не знаете их, Марфы-то Петровны, ваше... гм...-- вступился было Пружинкин и замялся.-- Весьма карахтерные женщины...   -- И пусть будет "карахтерная" для себя, а нас оставит в покое!   -- Я думаю, что это неинтересно,-- заметила Анна Ивановна,-- слишком старая история... Притом это касается больше всего меня.   -- Позвольте, раскольница, мы тоже не можем допустить угнетения свободной личности... Это противоестественно!..   Анна Ивановна как-то бессильно посмотрела на Пружинкина и неловко замолчала. Генеральшу потребовали в столовую, где поднялся порядочный гвалт, и неприятный разговор прекратился сам собой. Анна Ивановна заговорила о новой теребиловской школе и отрекомендовала Володину как будущую учительницу, а про себя заметила вскользь, что будет помогать по возможности. Толстая Клейнгауз начала расспрашивать о квартире для школы, потом принялась настаивать на особенной важности воскресных классов, где могли бы учиться большие.   -- Сейчас Ханов будет петь... шш! -- предупредила появившаяся в дверях Прасковья Львовна.   В зале уже слышались пробные сильные аккорды, которые брала умелая мужская рука. Ханов играл по слуху с эффектными взмахами рук, как играли старинные пианисты. Под свой аккомпанемент он сначала спел "Ça ira...", a потом громовой руладой перешел к "Allons, enfans de la patrie..." Сильный надтреснутый голос брал могучие ноты с захватывающей энергией, и Анна Ивановна каждый раз чувствовала, как от этого пения у нее по спине пробегала жгучая холодная струйка, заставлявшая ее вздрагивать. В окна уже смотрели быстрые зимние сумерки, но никто не думал об огне. Прасковья Львовна стояла у окна спиной к публике и глотала слезы -- после двух рюмок она сделалась особенно чувствительной и всегда сердилась на свою бабью нервность. Послышавшиеся дружные аплодисменты заставили Пружинкина неприятно вздрогнуть. Клейнгауз подсела к нему и переводила вполголоса пропетую фразу.   -- Ведь это подлость: так хорошо петь и быть таким мерзавцем!..-- бранилась Прасковья Львовна, ударив Ханова по плечу.-- Ведь нужно чувствовать, чтобы так петь... Да, чувствовать!..   -- Я и чувствую, эмансипация...-- хрипло отвечал Ханов.-- Только видите ли, госпожа эмансипация, я пою о великом народе, о святых людях, а вы все -- чирки и недоноски... Вас всех еще нужно много и долго бить, чтобы получился настоящий esprit fort.   Мужчины подхватили Ханова под руки и увели в столовую, где его уже ожидала налитая рюмка водки. Генеральша ходила по зале с Анной Ивановной и вполголоса рассказывала, какое отрадное впечатление произвел на нее Пружинкин и как она полюбила его с первого раза.   -- Нам именно таких людей и нужно, раскольница!-- повторяла Софья Сергеевна с разгоревшимся лицом.-- Ведь вы его давно знаете?..   Анна Ивановна тоже была рада и в коротких словах передала, что такое Пружинкин, и, между прочим, что он человек не от мира сего, и что Марфа Петровна его сильно эксплоатирует.   -- Кстати, с каким смешным письмом послал его ко мне Павел Васильевич, -- не утерпела генеральша и передала Анне Ивановне письмо.-- Это только я вам показываю, голубчик, и никому другому.   Пробежав письмо, девушка молча возвратила его и как-то сбоку посмотрела на генеральшу.   -- Не правда ли, как забавно написано?-- спрашивала Софья Сергеевна.   -- Признаться, я этого не нахожу... Я считала Павла Васильевича... несколько другим человеком. Чувствуется какая-то неискренность, фальшь...   -- Да ведь он писал это наскоро, притом был уверен, что его не выдадут... В самом деле, человек завален делами, и его же одолевают разные ненужные люди. Поймите, раскольница, и поставьте себя на его место!..   -- Я знаю только то, что на его месте никогда не позволила бы себе подобной выходки.   Генеральша очень огорчилась и капризно надула свои розовые губки. Она ожидала совсем не такого эффекта, и эта раскольница просто придирается к ней.   -- Я вечно попадусь в историю со своей доверчивостью!..-- говорила она, когда Анна Ивановна стала прощаться.-- Мне нельзя давать интимных поручений.   Анна Ивановна предложила Пружинкину довезти его до Черного рынка,-- ей нужно было заехать в какую-то лавку. Старик чувствовал себя таким усталым и разбитым. Ему сделалось как-то просто больно, как человеку, хлебнувшего лишнего.   -- Вам не понравилось у генеральши, Егор Андреич? -- спрашивала Анна Ивановна, когда они уже подъезжали к рынку.   -- Не то, чтоб не понравилось, Анна Ивановна... Может быть, я не понимаю, стар стал...   Девушка сдержанно замолчала, точно она боялась, что Пружинкин скажет сейчас то, о чем она боялась думать даже одна.   -- Это вам с первого раза немного дико показалось,-- заговорила она, когда экипаж остановился,-- но тут были прекрасные люди, как Прасковья Львовна или Курносов... Наконец, сама Софья Сергеевна такая добрая душа.   -- Уж это что говорить, Анна Ивановна: добры, можно сказать, свыше всякой меры... Ихнее дело, конечно, а мне удивительно, как это Марфа-то Петровна допустила вас в такую компанию?   В ответ на эти слова Анна Ивановна только улыбнулась.