Иметь и не иметь

– Ни за какие деньги я бы не стал с ней связываться, – сказал Уоллэйс Джонстон. – И зачем она вообще здесь живет?

– У них здесь прекрасная вилла.

– Очень славная эта гавань, уютная, чистенькая, – сказал Уоллэйс Джонстон. – А правда, что Томми Брэдли – импотент?

– Не думаю. Про кого это не говорят. Он просто лишен предрассудков.

– Хорошо сказано. Она, во всяком случае, их лишена.

– Она удивительно приятная женщина, – сказал Генри Карпентер. – Она бы тебе понравилась, Уолли.

– Едва ли. Она – воплощение всего, что мне особенно противно в женщине, а Томми Брэдли – квинтэссенция всего, что мне особенно противно в мужчине.

– Ты сегодня очень решительно настроен.

– А ты никогда не бываешь решительно настроен, потому что в тебе нет ничего определенного, – сказал Уоллэйс Джонстон. – У тебя нет своего мнения. Ты даже не знаешь, что ты сам такое.

– Не будем говорить обо мне, – сказал Генри Карпентер. Он закурил сигарету.

– Почему, собственно?

– Хотя бы потому, что я разъезжаю с тобой на твоей дурацкой яхте и достаточно часто делаю то, что ты хочешь, и тем избавляю тебя от необходимости платить за молчание матросам и поварятам и многим другим, которые знают, что они такое, и знают, что ты такое.

– Что это на тебя нашло? – сказал Уоллэйс Джонстон. – Никогда я никому не платил за молчание, и ты это знаешь.

– Да, верно. Ты для этого слишком скуп. Ты предпочитаешь заводить таких друзей, как я.

– У меня больше нет таких друзей, как ты.

– Пожалуйста, без любезностей, – сказал Генри. – Я сегодня к этому не расположен. Слушай тут Баха, ругай стюарда и пей шотландское с содовой, а я пойду спать.

– Какая муха тебя укусила? – спросил Джонстон, вставая. – Что это ты вдруг стал говорить гадости? Не такое уж ты сокровище, знаешь ли.

– Знаю, – сказал Генри. – Завтра я буду в самом веселом настроении. Но сегодня нехороший вечер. Разве ты никогда не замечал, что вечера бывают разные? Может быть, когда человек богат, они все одинаковые?

– Ты разговариваешь, как школьница.

– Спокойной ночи, – сказал Генри Карпентер. – Я не школьница и не школьник. Я иду спать. К утру я повеселею, и все будет хорошо.

– Ты много проиграл? Оттого ты такой мрачный?

– Я проиграл триста.

– Вот видишь! Я сразу сказал, что все дело в этом.

– Ты всегда все знаешь.

– Но послушай. Ты же проиграл триста?

– Я больше проиграл.

– Сколько еще?

– Много, – сказал Генри Карпентер. – Мне вообще за последнее время не везет. Только сегодня я почему-то задумался об этом. Обычно я об этом не думаю. Ну, теперь я иду спать, а то я тебе уже надоел.

– Ты мне не надоел. Зачем ты хамишь?

– Потому что я хам и потому что ты надоел мне. Спокойной ночи. Завтра все будет хорошо.

– Ты ужасный хам.

– Приходится мириться, – сказал Генри Карпентер. – Я, например, всю жизнь только это и делаю.

– Спокойной ночи, – сказал Уоллэйс Джонстон с надеждой в голосе.

Генри Карпентер не ответил. Он слушал Баха.

– Неужели ты в самом деле пойдешь спать, – сказал Уоллэйс Джонстон. – Нельзя же так поддаваться настроению.

– Не будем об этом.

– Почему, собственно? С тобой уже это бывало, и все обходилось.

– Не будем об этом.

– Выпей еще и повеселеешь.

– Я не хочу больше пить, и я от этого не повеселею.

– Ну, тогда иди спать.

– Иду, – сказал Генри Карпентер.