Имя для птицы или Чаепитие на жёлтой веранде

Все они пели с чувством, с надрывом и репертуар избирали себе надрывный: им хотелось растрогать слушателей, а отнюдь не развеселить их. Может быть, они и не знали веселых песен, а быть может, смутно догадывались, что печаль располагает к доброте, что грустящий отзывчивее и щедрее веселящегося. Кажется, чаще всего исполняли есенинское «Письмо к матери» («Ты жива еще, моя старушка…») и «Кирпичики», – автора их никто не знал, но они были у всех на устах; на мотив «Кирпичиков» появилось тогда много вариантов. Один начинался так:

В нашем городе была парочка:Он был слесарь, рабочий простой,А она была пролетарочка,Всех пленяла своей красотой.

Дальше события развивались печально: в пролетарочку влюбляется молодой богатый нэпман; он начинает ее водить по роскошным ресторанам, преподносит ей ценные подарки, обольщает девушку, отбивает ее у слесаря; тот в отместку убивает нэпмана и за это попадает в исправдом, а красавица «идет на бульвар».

Ни сугубо блатных, ни фривольных песен дворовые певцы не пели; если в них порой речь и шла о пьянстве, хулиганстве, проституции, то всегда в смысле нравоучительном, осуждающем. Помню, уже на закате дворового вокала, в тридцатых годах, широко шла песня с такими словами:

Налей мне рюмочку, я девушка гулящая,Больна, измучена, и сил уж больше нет,Как волк затравленный, брожу я одинокая, –А мне, товарищи, всего семнадцать лет!

Далее в двух куплетах излагается, что еще недавно героине жилось хорошо, что она «пела песенки, как курский соловей». Но потом:

Я Колю встретила на клубной вечериночке,

Картину ставили в кино «Багдадский вор»,«Оксфорд» сиреневый и желтые ботиночкиЗажгли в душе моей пылающий костер.

Этот Коля, несмотря на свой модный шик, оказался обманщиком, совратил девушку и научил ее пить, за что ему вечный позор.

В другой песне на тот же мотив осуждался муж-пьяница:

О, если б счастья мне хоть маленькую толику!

Я не раба, я дочь СССР!Не надо мужа мне, такого алкоголика, –Его не вылечит, наверно, диспансер!

Многие песни являли собою отклик на вполне конкретные, всем известные события. Когда в саду Сан-Галли, что в Чубаровом переулке возле Лиговки, произошло коллективное изнасилование, – не успел отгреметь громкий судебный процесс, как уже повсюду зазвучала песня, в которой осуждались «чубаровцы». Словечко «чубаровец» на долгие годы стало синонимом понятий «грубый насильник», «отпетый хулиган»; некоторые пожилые ленинградцы и поныне при случае употребляют его.

Летом 1926 года пассажирский пароход «Буревестник», шедший Морским каналом в Петергоф, столкнулся с немецким грузовым судном «Грейда» и затонул; часть пассажиров погибла. Тотчас же по всем дворам разнеслась песня, начинавшаяся так:

В узком проливе Морского каналаТянется лентой изгиб,

Место зловещее помнится гражданам,Где «Буревестник» погиб.

Далее долго и подробно описывались все перипетии катастрофы с точки зрения автора песни; больше всех досталось от него капитану:

Трус и подлец капитан пароходаСудно доверил судьбе,Всех пассажиров на тот свет отправил,Спасся один на трубе.