Имя для сына

Савватеев доказывал, что с Козыриным уже давно пора разобраться, что продажа автомашин налево не первый случай, что Козырин непонятно на какие средства строит огромный особняк на окраине райцентра, что его шофер гоняет пьяный по Крутоярову, а гаишники делают вид, что ничего не замечают. Но все это, предполагал Савватеев, лежит лишь на поверхности, а надо бы заглянуть и поглубже.

Воронихин, внешне оставаясь спокойным, лишь осторожно потирал руки и, крепясь из последних сил, заставлял себя выслушивать Павла Павловича до конца. Старая дружба, поблекшая, выцветшая, еще продолжала цепко держаться на чудом оставшихся, но еще достаточно прочных нитях; нити эти растягивались, но бесконечно растягиваться не могли — недолго, видно, ждать момента, когда они лопнут.

Воронихин хотел образумить Пыл Пылыча. Набирался терпения и втолковывал, что Козырин — отличный работник, днем с огнем не найдешь. Ну, схватим сейчас мужика за горло, выговор влепим, с работы снимем — дело простое, но кого тогда ставить взамен? Кого? Может, Савватеева? Да, не бывает незаменимых, но это так, когда рассуждаешь вообще и не несешь за свои слова никакой ответственности, а он, Воронихин, несет ответственность за все, в том числе и за торговлю в районе, которая благодаря Козырину вот уже много лет держится на уровне. Взять хотя вы торговый комплекс — один из первых в области отгрохали.

Да, Козырин строит, пытался доказывать Савватеев, но рушит еще больше, веру у людей рушит. Веру в справедливость. А страшнее, чем ее потеря, нельзя ничего представить. Для Воронихина же страшнее всего казалось несделанное дело. Наученный жизнью, когда над ним, как топор, висело железное слово «давай», он вывел для себя принцип, неукоснительного исполнения которого требовал и от других, — сначала сделай дело, а уж потом будешь рассуждать, как и каким образом ты его сделал.

Этот спор бывших друзей никогда не затихал, наоборот, набираясь сил, он упорно близился к своей вершине; там, на вершине, должна была случиться развязка. Воронихин, предчувствуя ее, все-таки уставал ждать. Савватеев раздражал его, и ему труднее становилось скрывать это раздражение. Он хорошо знал, что с Пыл Пылычем, который признает только прямые углы, надо и говорить напрямую. И он сказал, что устал от Савватеева, просто-напросто устал, что времена меняются и в новое время надо жить по-новому, гибче, а Савватеев остается прежним, продолжает размахивать шашкой.

В кабинете первого ненадолго повисла нехорошая тишина. Рубанов давно уже прочитал бумаги, отложил их в сторону и теперь с интересом, внимательно смотрел на Савватеева и Воронихина, слушал их разговор, и его глаза становились тревожными.

Савватеев, не вытаскивая пачку из кармана, долго нашаривал в ней папиросу, нашарил, вытащил, долго прикуривал, собираясь с ответом, наконец со вздохом выговорил;

— Что же… меня, видно, и в гроб таким, прежним, положат. А ты вот другим стал. Жаль…

Воронихин походил по кабинету, успокаиваясь, кинул взгляд на Рубанова — лишний он был сейчас, — но ведь не выпроводишь. Ладно, пусть послушает, для будущих выводов. Он построжел лицом, в последний раз прошелся по кабинету, сел в кресло за свой стол, взял с края стола какую-то папку и, давая понять, что дебаты окончены, что пора заниматься делом, строгим, официальным голосом сказал:

— Письмо и справку, Павел Павлович, оставьте. Мы через газету дадим ответ Самошкину. — Чтобы было еще яснее, что разговор окончен, добавил: — Я вас больше не задерживаю.

Савватеев спокойно поднялся, спокойно вышел, но в последний момент, не удержался и крепко хлопнул дверью…

— Александр Григорьевич, я от вас не ожидал. — Рубанов удивленно вскинул глаза на первого секретаря. — Вы же не правы. В отношении Козырина. Кстати, я недавно делал анализ почты — на райпо много жалоб.

Затевать новый разговор у Воронихина не было никакого желания. Он не ответил. Еще ниже наклонил голову над папкой, и Рубанову ничего не оставалось, как выйти из кабинета следом за Савватеевым.

На улице было уже темно, над бором неторопливо всплывала большая луна. Ее блеклый свет сливался со светом фонарей, и центральная крутояровская улица искрилась. Она была пустынной, лишь изредка проносились машины, поднимая за собой снежную пыль. Савватеев, расстегнув пальто, неторопливо шагал по тротуару и понемногу успокаивался. Злость, вызванная резким разговором в кабинете Воронихина, проходила. На смену ей, размеренные и неторопливые, как шаги, приходили мысли о том, что первый сегодня прозрачно намекнул о пенсии. Ну нет, если устали от него, это еще не значит, что устал он сам. Он еще чувствует в себе силу и не собирается беречь ее — если потребуется, растратит всю, до последней капли.

7

Как все-таки быстро летит время! В суете, в будничной спешке этого не замечаешь, но среди сутолоки дел и забот вдруг сверкнет неожиданное воспоминание, озарит прошлое, и едва только ты примеришься к нему взглядом, тебя осенит — как много уже прошло времени…