Имя для ведьмы

– Очень хорошо, пожалуйста, вход для посетителей прямо через холл и налево. Больной в каком отделении лежит?

– Я точно не знаю, только номер палаты – 212.

– А, реаниматологическое! Вообще-то к тяжелобольным положено выписывать разрешение через главврача, но он сейчас в отпуске, так что идите. Вам на второй этаж. Дежурной сестре скажете, что мы разрешили доступ.

– Девушки, я ваша должница! – только и сказала я.

– Да ладно вам, – мило улыбнулись они, возвращаясь к занятиям, прерванным моим появлением.

Я поднималась на второй этаж, мысленно отмечая великолепную отделку стен, дорогие ковровые дорожки на лестницах, витражи в огромных, стилизованных под готику окнах. Возле двери в реаниматологическое отделение в широкой керамической кадке росла пальма-монстера, стояли кожаные кресла, стеклянный журнальный столик с какими-то рекламными проспектами.. И везде этот аромат цветущей яблони! Шикарная, однако, больница. Явно строена и оборудована не на государственные гроши. Как Наташе удалось положить Авдея именно сюда?

Впрочем, это неважно. Важно то, что, возможно, через несколько минут я наконец-то увижу его.

Кстати, дежурной сестры нет, и останавливать меня некому. Я бесшумно иду по длинному полуосвещенному коридору (кажется, именно его я видела в своем магическом кристалле?), мелькают таблички на дверях: «Ординаторская», «Процедурный кабинет», «Операционная», «Компьютерная диагностика», «Биксовая»... Но я отыскиваю палату 212.

Вот она. Как раз напротив – небольшой светлый холл, с креслами, телевизором, книжным стеллажом, чтоб больным было чем скрасить свое бытие. Холл тоже пуст. Как нарочно, ни одного человека рядом. Ведь это так неделикатно – без приглашения входить в палату!

И вдруг... Ну почему бы не случиться в моей повести какому-нибудь «и вдруг»! Дверь палаты распахивается сама.

И изумленно-возмущенными глазами на меня смотрит медсестра.

– Что вы здесь делаете?!

– Я... к больному. Меня пропустили, дали разрешение там, внизу.

– Да? Фамилия?

– Моя?

– Больного, конечно!

– Б-белинский. Авдей Белинский. Лицо медички светлеет.

– А, Авдей Игоревич, писатель! Он сейчас на перевязке. Вы посидите здесь в холле, подождите. Это минуть двадцать.

– Спасибо!

– Да за что? – удивилась медичка и пошла в таинственную «Биксовую».

Да за то, что он жив и сейчас будет здесь! Вам этого счастья не понять!

Я заставила себя сесть в кресло, взять в руки «Космополитен» трехгодичной давности. Ну успокойся немедленно! Ну не похитят же его прямо из перевязочной! Да если бы и рискнули... нить его жизни все равно при мне. Я его никому не отдам!

...«Двадцать минут» явно истекли, я отложила журнал и вознамерилась ринуться в перевязочную, отбросив всякие этические принципы. Раскрыла сумочку, надо хоть посмотреть, на размазалась ли помада, да где же это клятое зеркальце, вечно ищешь по всей сумочке, оно как проваливается...

– Здравствуй, Вика.

Как все, оказывается, просто...

И то, что мы обнимаемся и целуемся прямо в больничном холле, можно, конечно, назвать сентиментальностью.

Только мы это называем иначе.

– Как ты похудел, они превратили тебя в скелета, бедный мой!

– Вика, я люблю тебя.

– Я знаю.

– Я лежал в коме и все думал, как тебе это скажу...

– Получилось неплохо. Наконец-то я тебя вижу.

– А я – тебя... Это случайно не твоя сумочка валяется на полу?

– Какая сумочка? А, да, точно моя. Черт с ней, пусть валяется, я не могу от тебя оторваться. Просто приклеилась, и все. Знаешь, мне ведь было так страшнo за тебя, и столько всего произошло, но это потом, потом. Как я люблю тебя! Знаешь, ты удивительно красивый. Что это на тебе за костюм?

– Да это пижама!

– Правда? А тебе идет.

Вот тут надо слегка разрядить обстановку. Вытереть слезы и засмеяться – облегченно и немного виновато. Усесться в кресло, точнее, это он садится в кресло и устраивает меня на своих коленях, несмотря на протесты с моей стороны типа «да тебе же, наверно, нельзя, да как же твои переломы»...

– Мне теперь все можно, – смеется Авдей и вжимает голову в мое плечо. – Не могу тобой надышаться. Ты пахнешь ветром, нет, правда, полевым ветром с полынью и васильками!

– Фантазер, – я ерошу губами прядки коротких, недавно отросших волос у него на макушке. – Я просто пришла с улицы и принесла с собой...

– Свободу! – азартно подхватывает любимый. – Теперь я имею полное моральное право сбежать из этой жуткой клиники. Я здоров, полон сил и вполне определенных желаний, а самое главное – ты со мной, любимая.

Я слушаю эти упоительные слова, а мои губы отыскивают на его темени и затылке страшные, едва поджившие рубцы. Милый мой, как тебе было больно...

– Коряво меня подштопали, да? – пытается шутить Авдей и заглядывает мне в глаза. – Разлюбишь такого некрасивого?

– Дурачок. Я тебя вылечу. Ты знаешь, я ведь...

– Ничего не хочу знать. Поцелуй меня. И немедленно!

Наш поцелуй неожиданно прерывается чем-то вроде многократно усиленного змеиного шипения:

– Полюбуйтес-с-сь!