Имя, некогда славное

С началом XX столетия начинается медленное возрождение "августинцев", как называют в Англии тех, кто в первой половине XVIII века творили, взяв за образец творчество Горация и Вергилия, римских поэтов эпохи Августа. Попытки специалистов вернуть им если не популярность, то интерес читателей наталкивались на стойкое предубеждение. Вкусы менялись, подчас становились противоположными, но приговор, произнесенный "августинской поэзии", оставался не менее суровым, даже если теперь ее отказывались принимать совсем по другим соображениям, чем прежде. Теперь ее уличали, как, например, еще один влиятельнейший поэт и критик - Т.-С. Элиот, - не в излишней прозаичности, а в нарочитой поэтичности, сквозь которую в стих не могло пробиться ни живое слово, ни живая реальность. Слишком зависимыми от требований и условностей хорошего вкуса были ее создатели, слишком дорожившими безупречностью формы, а среди них самым безупречным - Александр Поуп, снискавший славу первого "правильного" английского поэта.

Для своей эпохи и для "августинской" традиции он - истинный поэт и в каждой своей строке, и во всей творческой биографии, начавшейся так рано и так блистательно.

Поуп любил подчеркивать свое раннее начало. Не каждому его свидетельству о себе можно верить, ибо свою судьбу поэта Поуп откровенно воспринимал как явление художественное, законченное, а поэтому, как и любое свое произведение, неоднократно правил, редактировал. В зрелые годы он займется изданием собственной переписки, печатные варианты очень сильно порой расходятся с оригиналом.

Он любил подсказывать черты будущей идеальной биографии. В двадцать лет он посылает в письме другу "Оду одиночеству", якобы созданную им в двенадцатилетнем возрасте. Трудно сказать, достоверен ли этот факт, но он очень удачен, ибо одиночество, еще не омраченное трагическим чувством, каким оно наполнится у романтиков, предстает как поэтическое уединение состояние, сопутствующее творчеству. Влечение к нему - знак пробуждения поэта. Вот отчего важно указание на возраст, поражающий воображение. В первом русском переводе С. С. Боброва ("Беседующий гражданин", 1789 {Библиография ранних русских переводов А. Поупа опубликована Ю. Д. Левиным в сб.: От классицизма к романтизму. Из истории международных связей русской литературы. Л., 1970.}) название читается так: "Ода двенадцатилетнего Попа".

Однако если Поуп и творил легенду, то имевшую под собой реальное основание: он рано поражал окружающих своими способностями, развившимися в сельском уединении, хотя и невдалеке от Лондона. Уединение было вынужденным. Отец Александра, состоятельный купец, торговавший с Испанией и Португалией, во время одной из деловых поездок перешел в католичество. Хотя веротерпимость и была не только знамением времени, но и принятым в Англии (1689) государственным законом, исполнение его связывалось многими ограничениями. Особенно в отношении католиков, со стороны которых опасались государственной измены - поддержки изгнанным из страны Стюартам. Католическое вероисповедание закрывало путь к государственной службе, в обычную школу, в университет.

Образование Поупа было преимущественно домашним. Дополнительным к тому поводом стала и ранняя болезнь - туберкулез позвоночника, сделавший его инвалидом: маленьким горбуном, вечно мерзнувшим даже в жаркий день или возле камина, кутающимся в плед, надевающим несколько пар чулок, чтобы согреться и одновременно скрыть невероятную худобу почти бесплотного тела. Только глаза, смотрящие с портретов (никого, даже монархов, не писали так много!), не согласуются с тем, что мы знаем о человеке, о его физической немощи. Прекрасные, мудрые глаза поэта, бывшего душой своего века, - Века Разума, века, отмеченного культом дружбы, возведшего общение в род искусства.

В дружеском общении рождались многие замыслы, в том числе и произведения, принесшего первую славу - "Пасторалей".

Как часто великие писатели с усмешкой вспоминают первые опыты! Поуп же и в конце жизни признавал за "Пасторалями" не превзойденное им достоинство стиха, гармонии или того, что сам он будет называть "звуковым стилем". Звук, поражающий мелодичностью, красотой и одновременно - оттеняющий ясность смысла.

Нам, глядя на "Пасторали" из XX века и сквозь русскую поэтическую традицию, внутри которой этот жанр никогда не играл важной роли, а с другой стороны - остается недостаточно оцененным даже в том значении, которое он реально имел, - так вот, нам трудно понять пусть и быстро проходящее, но отметившее всю европейскую поэзию увлечение пасторальностью в XVIII столетии. Это была условность, игра, не ограниченная одной литературой и шире - искусством. Памятны пастушеские игры венценосных особ: Марии-Антуанетты, заказавшей фарфоровое ведерко для своей "фермы" в Ромильи; Павла I, которому в Гатчине был построен простой с виду, но изящно изукрашенный внутри "березовый домик".

Подобной этому домику обманкой, иллюзией простоты была и сама пастораль, быстро развивавшаяся - или деградировавшая - в прециозную форму.