Имя твое

Сегодня он изменил своему обычаю, нелепый поединок кончен, и он это понял, едва взглянув на засохшие цветы. Культ несуществующей женщины с мягким взглядом исподлобья будет неминуемо взорван с приходом в дом будущей жены Хатунцева-младшего; и полковник, Анисимов знал это, уже заранее ревновал сына к снохе, которая перевернет здесь все вверх дном и первым делом, конечно, выбросит засохший букет; сейчас, наблюдая перипетии шахматной баталии и машинально отмечая ошибки и с той, и с другой стороны, Анисимов улыбнулся своим мыслям. Игра затянулась; в конце концов полковник сердито положил своего короля и поднялся, расправляя затекшие плечи.

– Ну-с, что ты на это скажешь, Родион Густавович? Ай-яй, давно ли на горшок этого молодого человека сажал. Никакого уважения к авторитету родителя! Ну-с, попробуем московской заварочки, уважил, уважил, Густавович, пойду-ка я чай налажу.

Хатунцев-младший аккуратно собрал и уложил шахматы, все с той же спокойной приветливостью попросил Анисимова пересесть и, придвинувшись к приемнику, включил его и стал настраивать.

– Порадовал ты меня, Игорь, у меня, значит, все в порядке? – как бы между прочим еще раз подвел итог Анисимов своему утреннему походу к Хатунцеву-младшему.

– Полностью, Родион Густавович, – кивнул Игорь, приглушая звук. – Я еще анализы ваши просмотрел, полная норма.

– Да я и сам чувствую себя лучше. А посидел у вас в кабинете, совсем выздоровел. Можно ли, скажите, рядом с такой женщиной говорить о болезнях?

– Это вы о ком? – переспросил Хатунцев-младший,

– Как о ком? О Дерюгиной…

– А-а, – неопределенно протянул Хатунцев-младший. – О Елене Захаровне…

– Эх, где мои двадцать восемь! Да я бы такую красоту из-под самой невозможной стражи умчал…

– Эту, Родион Густавович, не умчишь.

– Почему? – всем телом подался к Хатунцеву-младшему Анисимов, и выжидательная, мягкая улыбка как бы опустилась откуда-то и застыла на его лице.

– Что мы ей – серая кость… И потом – она вся в науке, – поправился Хатунцев, чувствуя, что сказал лишнее. – Хороший диагност, и руки отличные.

– Ну, разумеется, – Анисимов пожал плечами, – как же может быть иначе, у первого секретаря обкома жена может быть только талантливая и только с большим будущим, это ведь непременная норма.

– Нет, в самом деле, толковая баба, – стоял на своем Хатунцев-младший, слегка краснея. – Работоспособность грандиозная. И никакой заносчивости при ее-то положении… По-моему, она собирается всю невропатологию перевернуть… Разумеется, это у нее от неопытности, все мы через это прошли…

– Я тебе верю, верю, – остановил его Анисимов. – Но посуди, что за скука, Игорь, никакого полета, ни шага в сторону! Красивая женщина, ну, скажи, при чем здесь, чья она жена? Нет, не понимаю я вас, молодежь, не понимаю. Вы даже на мечту себе не оставляете права. А в любви все одинаковы, в любви у всех одни права – в этом государстве, по-моему, нет ни границ, ни царей, ни даже секретарей обкомов. Все подданные, все равны!

– Да вы поэт, Родион Густавович, вот не ожидал!

В иронической интонации Хатунцева-младшего Анисимов уловил для себя предупреждение и замолчал; Хатунцев-младший снова принялся за приемник, а Анисимов разлил принесенный коньяк в рюмки. На столе все уже было готово к нехитрому холостяцкому ужину, полковник поколдовал еще над заварным чайником, затем позвал сына к столу; Хатунцев-младший, вообще охотно предоставлявший другим заботиться о себе, не испытывая при этом ни малейшего неудобства или смущения, прихлебывал янтарный чай, еще и еще раз проанализировал свои разлохмаченные от недавнего разговора мысли; да полно, что я придумываю, решил он, ничего не было. Обычная вещь: при снижении потенции мужчины в годах всегда много и охотно говорят о женщинах – тот же инстинкт продолжения, инстинкт пола, желание отодвинуть старость. Родион Густавович, видимо, вступает в этот возраст, что тут копаться…

– А мы тут, Степан Владимирович, с Игорем говорили, – подал в это время голос Анисимов, любивший пить чай неторопливо, вприкуску, хрустя сухарем. – Игривых тем невзначай коснулись…

– И я говорю, – подхватил полковник с досадой. – Жениться ему надо, тридцать оболтусу… куда дальше?

– Опять ты, отец, за свое…

– Да, за свое! – отозвался полковник быстро и четко. – Женщина в доме нужна, живем антисоциально, как-то одной половиной… Заявляю тебе, ученый сын мой, вполне решительно, не женишься – женюсь сам, на страх тебе, найду даму посолиднее и приведу, вот тогда и почешешься. Почему ты ничего не ешь?

Хатунцев-младший лениво придвинул к себе масло, хлеб, тонко, артистически нарезанный сыр, взглянул на отца и засмеялся.

– Может, еще партию в шахматы, сосед? – предложил не ожидавший такого оборота Анисимов, стараясь разрядить атмосферу, но полковник отказался.

– Что ты все молчишь, Игорь? – внезапно рассердился он. – Что, я спрашиваю, ты все молчишь? Ты себя хорошо чувствуешь?