Имя твоего ангела

Халиль не ответил. Отец был прав. Бригадир в деревне — хозяин, все в его руках. Но деревня была маленькая, а мечты у него были большие, и ему не хотелось быть бригадиром. Опустив голову и не сказав ни слова, Халиль вышел из дома. Молча наблюдавшая за всем мать последовала за ним.

— Не сердись, сынок, на отца, — сказала она голосом, способным растопить любую душу, — он не верит, что сын простого колхозника может поступить учиться. А для того, чтобы умаслить нужного человека, у нас нет денег.

Халиль обнял мать.

— Мама, — голос парня был нежным и твердым одновременно, — я достиг такого возраста, когда сам могу позаботиться о себе. Я поеду туда, куда хочу. Только ты, пожалуйста, не сердись.

Мать ничего не ответила. Чтобы не заплакать, она стояла, сильно закусив нижнюю губу.

— Ладно, — сказала она, немного успокоившись, — по мне хоть в Америку уезжай (в голосе ее слышалась не только нежность, но и обида), будь только счастлив.

Вдруг раздался зловещий голос отца, возможно, он все слышал.

— Никуда он не поедет. А ты, старуха, иди кур смотри.

Эти слова давали понять, что он собирается говорить с сыном наедине, и было неизвестно, чем закончится этот разговор. Он мог отхлестать сына ремнем, заставить делать какую-нибудь тяжелую работу или поставить в любой угол двора. Но чем бы разговор не завершился — было ясно, что он будет не в пользу сына. Особенно сегодня. Настроение отца было неважным.

Оставшись наедине, отец долго молчал.

— Каждому дорог свой ребенок, — неожиданно начал он ласковым голосом. — Если бы ты остался в деревне, всегда бы был перед глазами.

При необходимости помогали бы друг другу. Душа была бы спокойна…

— Отец, есть же братья, они останутся в деревне…

— Дорог каждый ребенок. Каждый из вас единственный и неповторимый.

— Я хочу учиться.

Отец опять замолчал. Достал папиросу, закурил. Хотя он бросил курить несколько лет назад, в кармане всегда носил пачку «Астры».

Закашлялся и, выругавшись, затушил папиросу. Еще какое-то время стоял, задумавшись.

— Ладно, — сказал он, горько улыбнувшись, — возможно мать права. По мне хоть в Америку езжай, только будь счастлив.

…Халиль вытер катившиеся по лицу слезы, поднялся и сел.

Хотя родители и оставили на его усмотрение выбор решения, у него не хватило смелости сказать им: «Я еду учиться. Мама, папа, пожелайте мне удачи. До свидания». После этого о Халиле разговора больше не заводили. А братишки даже начали радоваться, решив, что он остается в деревне. Но Халиль однажды собрал всех и роздал каждому подарки. «Я, ребята, в город уезжаю, — сказал он им, — но родителям пока об этом не говорите. Скажите только вечером. Пусть не волнуются. Доеду — напишу. До свидания.» Обрадованные подарками, братья его отъезду не придали никакого значения. Он же, стараясь не показываться на глаза людям, пошел задворками.

К горлу подступил комок. На глаза навернулись слезы.

Нехорошо, если Роберт их увидит. Надо постараться успокоиться и заснуть. Успокоиться и заснуть…

Порывшись в сумке, он достал снотворное. Выпил таблетку.

Немного подумал и выпил еще две. Не будет лишним. Для его разволновавшейся души это будет в самый раз.

Хоть в Америку уезжай…

Он был руководителем большой компании. Стал богатым, что родителям даже не снилось, человеком. При встрече с ним у многих глаза становятся масляными, речь — угодливой. Но счастлив ли Халиль? Счастлив ли?! Халиль не мог дать однозначного ответа.

Почувствовав во всем теле усталость, он лег. Стоило коснуться постели, как по всему телу пробежала какая-то нега. Каким бы не был этот остров, постель здесь была хороша. Мягкая, нежная. Вскоре раздался тихий храп, он заснул глубоким сном.

Во сне он снова сидел в своем кабинете. Вдруг резко открылась дверь. Кто-то вошел…

Он вошел так быстро, что Халиль даже не успел увидеть лица.

Удивило не столько его внешний вид, сколько то, что посетитель сразу бросился к ногам и стал целовать его туфли. Халиль не знал, засмеяться ему или достойно принять. Он, конечно, уважаемый человек, но не до такой же степени. Сейчас так не ведут себя даже перед султанами и эмирами. Он сначала растерялся, а потом поспешил поднять бьющего челом у ног человека. Но тот, словно корни по полу пустил.

— Ради Бога, спасите нас, — умолял он, почти слившись с полом, — ради всего святого не откажите в помощи. Иначе погибнет вся деревня. Пожалуйста, не допустите этого, умоляем!

Халиль попытался что-то ответить, но, разволновавшись, растерялся. Почувствовав неловкость, он посмотрел по сторонам и принялся его поднимать.

— Ради бога, спасите, — умолял тот, вцепившись в пол. — Беда пришла, беда! Помочь можете только вы…

Халиль решил уже позвать охрану и усадить его в кресло, так ему было бы удобнее разговаривать с ним, но потом передумал.

Вошедший не играл, не прикидывался, его мольбы были искренними.

Применить силу по отношению к человеку, настолько охваченному горем, что он кланяется в ноги обыкновенному человеку, показалось недостойным.

— Вы наша последняя надежда. Ради Бога, не оставьте без своей защиты. Защитите… — продолжал причитать вошедший.