Имя твоего ангела

Слез уже не осталось, она только вздрагивала от холода.

Фатима сбросила с себя одеяло. Ни дневное тепло, ни одеяло ничего не значат. От них нет никакой пользы. Холод ведь идет не с улицы. Холод у нее внутри. Из костей он переходит в кровь, которая и доставляет его по всему телу.

И не было ни солнца, ни силы, способной победить этот холод.

Ни смерть не приходит. Будто она ждет, чтобы Фатима сама нашла ее и умоляла на коленях. И смерть, словно испорченные мужики, высматривает тех, кто моложе и симпатичнее. Она тяжело вздохнула.

— Да, не осталось в тебе даже того, что могло бы привлечь смерть, а ты все еще живешь. Собирай милостыню на улице, чтобы спасти сына-пьяницу от голодной смерти… Чучело гороховое…

Не правильно прожила эту жизнь. Жила бы правильно, конец не был бы таким. А ведь если посмотреть, прожила она свою жизнь честно. Не развратничала, водку близко не подпускала, не воровала, не врала, не хитрила, не выкручивалась. Жила так, как в той святой книге написано. Но даже это не сделало ее счастливой. Разве может счастливый человек в конце своей жизни оказаться в таком положении?!

Да были и у нее хорошие дни. Когда Фатима думает о радостных днях в своей жизни, каждый раз вспоминается ей один и тот же эпизод. Свесив ноги и прислонившись спинами друг к другу, они едут за дровами на телеге. Звук колес заглушается стрекотанием кузнечиков и гулом мух-комаров. Повсюду аромат цветов. Но приятнее и радостнее всего то, что она чувствует тепло спины мужа.

Это тепло переполняет ее душу. А Хатмулла тихо мурлычет песню:

Кусок яблока разделим на пять частей,Будем жить друг для друга до конца своих дней…

Только Фатима не может точно вспомнить, куда они едут. В свое время они немало ездили в лес: и за дровами, и за сеном всегда ездили вместе. Странным человеком был Хатмулла. Хотя и стоял у него во дворе мотоцикл, а в сарае была бензопила, за дровами всегда ходил с топором.

— Пила она, мать, для делового леса, а дрова нужно заготавливать топором. Ведь заготовка дров — это не что иное, как очистка леса. Для высохших, не идущих в рост как раз и нужен топор. Нельзя губить дерево хорошее, которое не поддается топору.

Так он говорил. Не оправдывал тех, кто на дрова спиливал хорошие толстые деревья. Иногда Фатима корила его:

— Когда увидят, какие деревья ты привез, скажут, что ты ни на что не способен. Да потом крупные деревья и выгоднее.

— Жена, — говорил тогда ее Хатмулла, — ведь больше нужного нам зачем?

— Сам же мучаешься со всякой мелочью.

— Гм, — отзывался он в ответ и шел рубить сушняк. Работал так, что Фатима не успевала подчищать за ним ветки. Срубив нужное количество, он сам же и помогал ей. Немного поможет, а потом, чтобы было удобно загружать на трактор, сносит все в одно место.

А когда, закончив работу, соберутся домой, остановится, посмотрит на заготовленную кучу и тихо скажет:

— Не обижайтесь уж вы на нас. В голосе у него и извинение, и благодарность. А потом подойдет к Фатиме, обнимет ее, улыбнется ей нежно из-под усов и, взяв на руки, подсадит на телегу. И отправлялись они в обратный путь опять спина к спине, чувствуя тепло души и тела друг друга.

То же самое было, и когда ездили за сеном. И всегда ездили на телеге. Выезжали рано утром первыми, но через некоторое время их обгоняли на мотоциклах. Некоторые интересовались:

— Хатмулла, почему ты на мотоцикле не ездишь: и быстрее и коня от оводов сдерживать не надо.

А Хатмулла лишь пожимал плечами:

— У мотоцикла сиденья неправильно сделаны, на них неудобно двоим ездить.

Фатима понимала, что имел в виду муж, говоря так, и от этого в глазах ее загорались искорки радости. А спрашивающий недоуменно качал головой и ехал дальше.

— Знаешь, почему они на мотоцикле ездят, — спрашивал Хатмулла, отпуская немного вожжи, и сам же отвечал, — У них нет такой Фатимы, чтобы ездить спина к спине.

Фатиме показалось, что от этих воспоминаний по ее телу побежало тепло. Даже показалось, что она слышит песню Хатмуллы, которую он, любя, пел ей:

Разделим яблоко на пять частей,Будем жить друг для друга до конца своих дней.

Как бы желая увидеть мужа, она оглянулась назад. Но в ночной кирпичной комнате кроме темноты ничего не было.

Фатима присела на кровати, свесила ноги, чтобы представить себя едущей на телеге. Она даже кровать покачала, чтобы было ощущение движения. На какое-то мгновение ей действительно показалось, что вот-вот она услышит стук колес, стрекотание кузнечиков. Но ничего, кроме скрежета металлических пружин не услышала. «К сожалению, мы не можем напомнить тебе те времена», — как бы проскрежетали они. Фатима тяжело вздохнула.