Имя твоего волка

Но перед тем, как уткнуться носом в теплый лохматый бок темноты и уснуть, он осторожно и любопытно понюхал запах другой темноты — тонкий и еле заметный, легонько пощекотавший ноздри тревожным холодком. Запах чужой темноты, которая улеглась где-то неподалеку — и ждала. Чужая темнота пахла неизвестностью — и будущим, которое еще не наступило. Чужая темнота терпеливо ждала, положив на вытянутые лапы звериную морду с оскаленной пастью. И, почувствовав холодное дыхание этой пасти, он тихонько и растеряно заскулил, не зная — то ли заплакать всерьез, то ли зарычать. Но теплая темнота легонько подтолкнула влажным нежным носом, подышала уютно и тепло — успокоила, и снова заслонила от чужой темноты.

А чужая темнота так и осталась пока лежать неподвижно неподалеку. В ожидании…

Марго (12). Апрель

— Первый слог его имени… Первый…тсс-с, тихо, — зашипела старуха, перебивая саму себя: — Ты чувствуешь, девочка?

— Что? — так же беззвучно — одними губами — недоуменно спросила Марго, оборачиваясь к старухе.

И осторожно повела затекшими плечами в попытке сбросить цепкую старухину руку, пригибающую Марго к земле.

— Тише, — сердито, в самое ухо пробурчала старуха. — Ты чувствуешь?

Повинуясь нажатию сильной старухиной ладони, Марго опять пригнулась и снова посмотрела в просвет между тесно переплетенных ветвей. Туда, где, почти незаметное среди толстых змеино выгибающихся над откосом древесных корней, темнело пятно звериной норы. Лисьей? Волчьей?… Марго прислушалась, вглядываясь внутрь. В темноту. Ворчание, глухое, еле слышное, поскуливание — тонкое-тонкое… Темнота…

…Темнота …Мягкая и теплая. Нежно-ворчливая…

— Ты чувствуешь? — назойливо переспросила старуха.

— Не знаю, — вздохнула Марго, сдувая со вспотевшего лба прядь спутавшихся волос. И растеряно моргая в привидевшуюся темноту — мягкую и теплую, нежную и ворчливую… Темноту, заслонившую вдруг весь мир — и золотисто зеленые пятна листьев, вперемешку с синими клочьями неба, и рыжий обрыв оврага, перевитый тугими кольцами толстых серых корней…

— Вот и ладно, — почему-то удовлетворенно буркнула старуха, с удвоенной силой вцепляясь в затекшее плечо девочки, и заставляя ее, пригибаясь, медленно и осторожно пятясь, вылезти, наконец, из густых и колючих зарослей, где она с Марго просидела уже битый час.

Марго перевела дыхание, вынырнув на открытое пространство и неожиданно освободившись от цепкой старухиной хватки, и растеряно посмотрела на старуху.

— Ну, что? — фыркнула та. — Что ты на меня уставилась? Может, это и не важно. Не так важно, я имею в виду. А может, и важно. Ты знаешь, что сегодня день твоего рождения, девочка?

— Знаю, — Марго растеряно пожала плечами. — Я даже знаю, что мне сегодня исполняется двенадцать.

— Не остри, девочка. Первый слог его имени — сегодняшний день. Твой день рождения — и его день рождения. Может быть, это и не очень важно… не так, как все остальное. Потому что рождение всего-навсего предопределяет — то, что может быть. Любой предсказатель или астролог… если его принудить к откровенности — о, как они этого не любят! — потому что никто не любит признаваться в своей беспомощности… но если принудить — любой признает, что это так. Рождение предопределяет. Но никогда — не определяет. Не определяет точно. То, что точно будет, или чего точно не будет… когда-нибудь потом. Лет через пять… или семь…

Марго (19). Сентябрь

Лет пять, или семь… она не чувствовала себя так беспомощно. Очень давно. Наверное, с того дня, как умерла старуха — семь лет назад; и мир неожиданно оказался опустевшим — и потускневшим, и обеззвученным. Как надколотая чашка, в один миг потерявшая красоту и совершенство формы; изуродованная черной трещиной, через которую ускользнул вкус, цвет, звук — и смысл. Остались бестолковые черепки — и понимание, запоздалое и ненужное, того, как много места старуха занимала в жизни Марго.