Имитация страсти

Да, это, конечно, магнат. Олигарх, мать его. Я в доме настоящего бандита. И он явно боится слежки и преследования – вот и причина уединенного существования. А такие бандюганы свидетелей не оставляют. Не дай бог, кто-то из них заподозрит, что я не глухая и не слепая. Черт их знает, куда подевались предыдущие няни или их тела.

Григорий

Как-то пролетели дни до моих выходных. В пятницу Василиса выдала мне чек на пятьсот восемь долларов. Добавила то, что я потратила на детские вещи.

Я села в машину и очень старалась ехать медленно. Хотелось рвануть на предельной скорости и ехать, не останавливаясь, до мексиканской границы. Спрятаться куда-то и, разумеется, забыть, что на земле есть яркий, картинный уголок Санта-Фе с бандитской малиной «а ля рюс».

Но приехала я, конечно, домой. Я безумно домашний человек. Мой дом – это подушка, на которой я уже спала, ванная, где стоят мои кремы, вешалка с моими халатами. Да, и муж, конечно. Хотя с последним все сложно. Но мы вместе с ним выбрались из такой страшной беды, что настало время изживать ее, выбраться из нее поодиночке и потом вновь пробиваться друг к другу.

Степан был на кухне, готовил ужин на двоих. Когда меня нет, он питается в главном доме, вместе с хозяином Гарри и секретарем Эби.

Он обнял меня и внимательно посмотрел в лицо:

– Все нормально?

– Да. Заплатили. Просто устала. Непростые люди. А дети хорошие, жалкие.

– Что значит – жалкие?

– То и значит. Жалко их. Отец – козел, мать – дура. Подробнее – потом, если захочешь. Мне бы забыть о них на время.

– Конечно. Мой руки, у меня все готово. А расклад с детьми не такой редкий, сама знаешь. Привыкнешь. Раз платят.

Я точно знала одно: Степану нельзя рассказывать о моих наблюдениях и догадках.

Помочь он тут ничем не сможет, только в очередной раз впадет в раздражение по поводу моей способности влипать в неприятности. Ему кажется, мы уехали на другой край земли не только от своей катастрофы, но и от возможности любых бед и сложностей в принципе. Его родственник, который нас и вызвал, сразу рекомендовал его доброму и умному Гарри, человеку тактичному и щедрому. Степану с хозяином легче, чем со мной. Да и с секретарем хозяина легче, чем со мной. Эбигейл была крупной, загорелой, жизнерадостной и наивной до степени легкого, милого слабоумия.

А у меня было два дня, чтобы подумать о том, стоит ли возвращаться в понедельник в дом Груздевых. И я думала об этом круглосуточно. И когда спала, ела, разговаривала со Степаном, Гарри и Эби. Купалась в океане. В прохладной, упоительно нежной, прозрачной и ароматной воде сердце замирало от желания уплыть вместе с волной до какого-то райского уголка. Существует же место, где будет только покой, где оживет моя радость, где смогу без страха и боли произнести слово «любовь».

К понедельнику задача была решена моим математическим мозгом. Именно бегство и есть опасность. Не говоря о том, что не смогу никогда вырвать Степана из дома Гарри, где он, кажется, нашел все, что ему было нужно.

Надо заметить, что крутить руль по красивым дорогам с живописными пейзажами ему сразу понравилось гораздо больше, чем корпеть за пыльным столом в нашем нищем НИИ, который влачил существование до близкого и очевидного конца.

Поверхностный анализ бандитской психологии выдал главный вывод. Хищники бросаются догонять именно бегущую добычу. Они сразу заподозрят, что я что-то поняла, узнала, подслушала. А пока все нормально, я спокойно гуляю с детьми, кормлю, пою с ними песни, играю в игры, я – просто мебель для них. И моя задача – быть удобной и приятной в употреблении.

Александр явно скрывается от какой-то опасности. Легко предположить какой. Украл, попался, бежал, все продолжил, раз живет богато, значит, усугубляет свои преступления. Они могут замереть так на долгие годы. И мы в Америке, где зарывать свидетелей под каждым кустом не так легко. Я даже думаю, что это очень трудно. И самая любопытная няня – не самый страшный враг.

Только в понедельник, по дороге в поместье хозяев я вдруг увидела перед собой два детских личика, Коли, старшего, с голубыми глазами, и маленького Пети – с черными, как ночь. Увидела, не смогла отмахнуться, и сердце мое затопило теплой, терпкой волной. Жалость – та великая роскошь, которую я с этого дня себе позволила.

Дом меня встретил привычной уже тишиной, обманчивой, как светские манеры Василисы, как эффект надежности добротного поместья, якобы для приличной династии.

Василиса лежала на террасе на циновке в стрингах и топлес, уткнувшись носом в монитор ноутбука. Она сосредоточенно и мучительно изучала то, что могло показаться сложными чертежами странных строений. Так оно и было. То были будущие строения ее несчастной внешности, которую уже решено перелопатить, перекроить, обрезать, растянуть. А затем живое тело набить и начинить фиг знает чем, и, главное, непонятно зачем.

Она в ответ на мое приветствие помахала мне левой ногой сорок шестого размера, не меньше. И пробормотала, чтобы я занималась детьми, а ей не мешала.