— Ступка не знал польского, но играл по-польски?
— Он знал польский, он говорил даже гораздо свободнее, чем играл, это просто проблема техники, он не привык играть по-польски, но играл хорошо. И этот его акцент был небольшим, но, конечно, для него это была тяжелая работа. Потому что человек, который уважает слово, хотел все произносить правильно, все пропустить через себя, а такого опыта не было. Он во Львове столкнулся с польским и говорил нормально, свободно, но, знаете, человек должен проживать определенный опыт в определенном языке. И на украинском, и на русском он прожил свою жизнь, а на польском — нет.
— А что было в немецком театре?
— В немецком театре я поставил десятки пьес, особенно в 80-е и 90-е годы. Меня часто приглашали. Но, знаете, немецкий театр пошел исключительно в направлении такого режиссерского театра, где и текст, и актер, и чувства не играют большой роли, а есть большой такой плакат. Так было с каммер-шпиле[143]
в Мюнхене, а потом это распространилось на всю Германию. А меня приглашали туда, где хотели психологии, рассказа, актера на первом плане. Поэтому меня не очень уважали в Германии, критика не уважала, но публика хотела видеть мои работы. Я, как режиссер, был коммерческим режиссером, но, конечно, пьесы были серьезные, я не делал развлекательного барахла. Но я воплощал в своих постановках такой в большинстве своем американский и английский психологический театр, чего немецкие режиссеры не хотели никогда делать. А публика хотела на это смотреть.— Кого вы там ставили?
— Сейчас трудно вспомнить… Гарольда Пинтера «Betrayal» («Предательство», 1978), Артура Миллера «Все мои сыновья» я ставил (и потом, как я уже говорил, ее поставил и в России), «Воспитание Риты»[144]
.Была пьеса «Кроличья нора» (2010) американского драматурга Дэвида Линдси-Эбейра, это о современной физике, теории струн. Там появляется переход в другой мир, как бы через кроличью нору, как у Льюиса Кэрролла. И эту американскую пьесу я ставил с огромным удовольствием, она много лет была в программе, это была моя любимая пьеса. Хотел поставить ее и в России, но не успел.
— Я думаю, что проблема сегодняшнего и украинского, и российского театра в том, что практически перестали издавать переводы современных пьес с западных языков, и наш театр с точки зрения литературной части постановок остался в 80-х годах. А в Польше как?
— В Польше за последние годы тоже нет важной драматургии. Появилось что-то неожиданное, эдакий молодежно-пролетарский театр на уровне, на мой взгляд, «желтой прессы». Простые лозунги, грубые средства — такая простая агитка. Такой театр распространился, он политический, касается модных тем, но он свою публику находит, я это вижу, молодым это нравится. Но, к сожалению, он не слишком интеллектуальный, хотя иногда на основе настоящих пьес ставит свои эксперименты, однако не идет в глубину.
С Михаилом Ефремовым, 2003 г.
Но театр настолько распространен, что живет и другой театр, теснее связанный с основами, которые мне ближе, и сейчас его позиции немного укрепились, потому что у публики возникло желание, чтобы наконец появилась история, были характеры, кто-то кого-то представил со сцены, а не только чтобы было движение и лозунги.
— А современная американская и английская пьеса в Польшу пришла?
— Ну, они всегда были, даже в 1960–1980 годы были, часто даже великие европейские авторы хотели, чтобы их пьесы попробовали сначала поставить в Польше. У Дюрренматта, Макса Фриша[145]
было несколько премьер в Польше, просто чтобы проверить, как пьеса работает.— «Визит дамы» Дюрренматта — вечный спектакль?
— Да. Но к нам он уже после премьеры приехал. Даже у Бернхарда[146]
были свои премьеры в Польше. Это для меня интересно, это был как бы такой полигон.Балтика. История. Геополитика
— Есть еще одна историческая тема, которую мы не обсудили. Балтийское море было местом, где немецкая цивилизация фактически колонизировала всю южную сторону Балтийского моря. Это были, с одной стороны, купцы, а с другой — рыцари. Что это дало для тех стран? Это была трагедия или это была культурная экспансия?