Императрицы

Тут, там устраивались превеселые пирушки, с пуншем, за которым пруссаки братались с русскими офицерами. Не мало было сделано брачных предложений прелестным пруссачкам. У русского губернатора Кенигсберга устраивались настоящие балы, где гремела полковая и итальянская музыка и где прусские дворянки были очарованы «учтивством» и ловкостью в танцах русских офицеров. Шло мирное завоевание Пруссии. В Кенигсберге была устроена православная церковь, а вскоре подле города поставили монастырь. В Пруссии чеканили полновесную монету с изображением императрицы Елизаветы Петровны и с надписью: «Elisabeth rex Prussiae».

Все это беспокоило короля Фридриха. Русские медведи собирались всерьез устраивать в его Пруссии свою берлогу. Но он был занят расправой с австрийцами. В декабре 1757 года он разбил их под Лейденом.

И все-таки, несмотря на все то, что Фридрих слышал о действиях русских в Пруссии, он не мог отрешиться от высокомерного и презрительного взгляда на них. Он не мог поверить, что это все сделали русские своими порядком, дисциплиной и доблестью.

— Во всем виновата старая… Левальд, — ворчал Фриц. — Молодой генерал легче справится с северными медведями. Мы разделаемся с ними быстро и недорогой ценой.

Он назначил на место Левальда генерала Дона.

Фермор, как только просохли дороги, тронулся в глубь Пруссии. Он шел медленно и нерешительно. Обилие пушек и зарядных ящиков, обозы, снова распухшие после продолжительной стоянки, замедляли его движение.

Дисциплина падала. Много было отсталых, явились дезертиры, а с ними — беспорядок и грабежи в тылу. В июле Фермор появился на реке Одер и обложил крепость Кюстрин.

Русские вставляли ключ в дверь от Бранденбурга, они открывали дорогу на Берлин. Надо было самому Фридриху спешить, чтобы прекратить им доступ в столицу.

XII

Теплым августовским вечером, когда над Одером белой пеленой стал подниматься туман и над прибрежными камышами взлетывали дикие утки, на простой одноколке, запряженной сытой, крепкой лошадью, в Кюстрин прибыл король Пруссии Фридрих. В потертом синем кафтане с широкими красными отворотами, в большой треугольной шляпе со смятым, покрытым дорожной пылью плюмажем, с костылем в руке, он объехал по пыльным улицам городок, посмотрел следы пожара в форштадте, подожженном русскими брандскугелями, и тем же вечером направился вниз по Одеру выбирать место переправы.

Одноколка подпрыгивала на выбитой войсками пыльной дороге. Когда въезжали в заросли ивовых кустов, Фридрих чувствовал душистую свежесть надвигающейся ночи и полнее дышал усталой грудью. В Кюстрине он на ходу принял доклады начальников. Он узнал, что Фермор ожидает прибытия дивизии Румянцева, застрявшей у Шведта, и теперь в теплой ночи, покачиваясь в одноколке, Фридрих обдумывал, как дать ему сражение. Он ночевал у Гюстенбиза и поутру вышел из дома на площадь, где ожидали начальники. Коротко и просто он отдал распоряжения о сражении.

— У нас тридцать тысяч войска, — сказал он. — У северных медведей пятьдесят… Жалкие войска… Наши сто пушек должны отвечать двумстам сорока русским пушкам… Дело решит кавалерия.

Король посмотрел на Зейдлица. Тот молча поклонился.

— Начинайте переправу и сосредоточивайтесь у Наберна-Дармицель.

Он намечал переправу почти на глазах у Фермора. Он знал малую подвижность и неспособность к быстрому маневру русской армии и был уверен, что ему никто не помешает. Вечером он сидел на крыльце, увитом диким виноградом. Перед ним на высоких шестах вился хмель, и в темной зелени широких листьев, точно мохнатые шмели, висели золотистые шишки плодов. Птицы по-осеннему чирикали. Ласточки, готовясь к отлету, с пронзительным писком стаями носились. С заднего двора от каменных коровников несло навозом и слышны были голоса. Рейткнехты короля убирали там верховых лошадей. Король, разложив походный портфель, достав чернильницу и песочницу, быстрой уверенной рукой потертым гусиным пером писал свое завещание. Он это делал всякий раз накануне больших сражений, ибо знал и свою ответственную в них роль, и то, что все мы под Богом ходим. Откинувшись назад, он вдруг вспомнил, как и что написал он однажды своей сестре принцессе Амелии из Лоцковицкого лагеря:

«Заклинаю вас — будьте выше всех событий. Думайте о Родине и помните, что наша первая обязанность — ее защита. Если вы узнаете, что кого-нибудь из нас постигло несчастье, спросите, не убит ли он в сражении, и, если это так, благодарите Бога. Для нас только смерть или победа. Как! Вы хотели бы, чтобы все жертвовали собой для государства, и вы не хотели, чтобы ваши братья давали бы этому пример…»