Императрицы

Когда приглашенные ею вошли, она попросила всех садиться лицом к окну, сама — она теперь боялась дневного света — села в кресло у маленького затейливого столика. Перед собой положила ключи Берлина.

— Ну, говори… В Берлине?..

— Ваше Величество, в ночь с тридцатого сентября на первое октября моя дивизия последнею оставила Берлин и отошла к Франкфурту.

— Оставила Берлин, — глухим голосом сказала государыня. Она обеими руками взялась за ручки кресла. Лицо ее густо налилось кровью, и под слоем белил было видно, как потемнело оно. — Но… почему?..

— По приказанию фельдмаршала Салтыкова. Фельдмаршал узнал, что король спешит на выручку столицы, и послал мне приказание: «Тотчас же генералу Панину с первою дивизией отступить…»

— Но… почему он сам не стал спешить к Берлину? — с гневом воскликнула императрица. «Сущая „курочка“», — подумала она. Но сейчас же овладела собою и наружно спокойно сказала: — Рассказывай все от самого начала. Ты ведь всему был смотрителем и участником.

— Первого сентября граф Салтыков заболел и сдал командование Фермору, оставаясь при армии. Мы передвинулись в Королат и стали делать демонстрации на левом берегу Одера. Чтобы прочно овладеть Берлином, надо было взять Глогау, а у нас для сего не было осадной артиллерии.

— Всегда у нас чего-нибудь да и нет. О чем думают!.. — вырвалось у императрицы.

— Был собран военный совет и решено произвести нападение на Берлин отрядом графа Тотлебена, который подкрепить корпусом Чернышева. Главным же силам следовать по обеим сторонам Одера на Кроссен и действовать смотря по обстоятельствам.

— Почему не всеми силами?.. Странные распоряжения! Вот лютый король никогда совета не созывает, но все сам один решает, — тихо сказал Воронцов.

Императрица посмотрела на него прекрасными, налитыми мучительной скорбью глазами.

— Дальше, — сказала она.

— Пятнадцатого сентября Тотлебен и Чернышев двинулись на Берлин, и двадцать первого Тотлебен был у стен города, а Чернышев в одном переходе у Фюрстенвальде. Граф Фермор получил сведения, что в Берлин с севера идут подкрепления, и приказал мне, бывшему у Губина, идти распашным маршем в Фюрстенвальде. Двадцать девятого сентября Салтыков с армиею подошел к Франкфурту и вступил в командование армией.

— Ось подивиться!.. На що было вступать? Всегда чего-нибудь напутает, — сказал с хохлацким спокойствием Разумовский.

— Двадцать второго сентября Тотлебен пытался напасть на Берлин, но нападение не удалось, и он отошел к Копенику, где уже был Чернышев.

— Сие — «пытался напасть» — подлинно великолепно… — сказала государыня. — С такими воеводами далеко не уйдешь. Мой отец не пытался нападать, а нападал… Ну, дальше…

— Граф Фермор приказал Чернышеву вторично атаковать Берлин, но без риска.

— Что сие значит, Петр Иванович?.. Где же на войне бывает без риска?.. Ну, продолжай рассказывать, как вы без риска атаковали, — с больной иронией сказала государыня.

— Мы узнали, что в Берлине под начальством принца Виртембергского сосредоточен корпус в двадцать шесть батальонов пехоты и сорок один эскадрон конницы, всего четырнадцать тысяч человек. У Чернышева на правом берегу реки Шпрее было двадцать три батальона и восемнадцать эскадронов, всего пятнадцать с половиной тысяч. У Тотлебена на левом берегу реки Шпрее восемь с половиной тысяч и около четырнадцати тысяч австрийцев Гюльзена.

— Есть уже такие «эхи», что оные жесточе всех себя показывали в Берлине. Грабили, как истые варвары, за чужой спиной, — сказал Шувалов.

— Город Берлин окружен большими предместьями. На правом берегу Шпрее — Шпандау, перед Королевскими воротами и Штритау. Все сие в каменных домах и окружено палисадом. Попасть можно только через шесть укрепленных ворот.

— Батюшка мой и не такие крепости бирал, — с тихим вздохом сказала государыня.

— На двадцать восьмое число сентября граф Чернышев решил атаковать город четырьмя колоннами: Пальменбаха, Лебеля, князя Долгорукова и Нумерса. Гусарам Подгоричани и казакам Краснощекова было приказано охранять правый фланг и тыл колонны Пальменбаха. Кирасиры и конногренадеры шли в интервалах меж колонн. Мы должны были начать движение в семь часов утра, после пробития «тапты» и трех выстрелов брандкугелями вверх. В приказе значилось: «Сию атаку наисовершеннейшим образом произвести и всякой в своей части наиспособнейшее к тому промыслить и исполнить, дабы заслужить тем высочайшую милость императрицы и удержать ту славу и честь, которую оружие монархини российской чрез такое долгое время сохранило».

— Что же не удержали?.. — чуть слышно, качнув головою, сказала государыня.

— Невозможно довольно описать Вашему Величеству, — продолжал Панин, — с какою нетерпеливостью и жадностью ожидали войска сей атаки. Надежда у каждого на лице обозначилась.

— Я, и слушая тебя, сама не своя.

— Вечером посланы были в главную квартиру генерала Фермера очередные ординарцы, и под утро они вернулись. Атака Берлина была отменена.

— Как?!