Императрицы

От дверей государыниной опочивальни проследовали в большую антикамеру, и там послы, чужестранные министры, придворные дамы и кавалеры и первые особы из генералитета и министерств ожидали государыню и молодых.

До шести часов длилось принесение поздравлений, и только потом, не чуя ног под собою, Екатерина Алексеевна прошла в свои покои, где могла наконец переодеться, снять страшно тяжелую парадную «робу», корону, переодеться в легкую парадную «адриену», и уже надо было идти к обеду.

В конце стеклянной галереи был накрыт «покоем» особый стол. В верхнем, смыкающем его конце было поставлено большое золоченое кресло, крытое малиновым шелком, расшитым золотыми «травами». По правую и левую стороны этого кресла были золоченые стулья, крытые зеленым шелком с «травами». Над ними был парчовый балдахин с горностаевым подбоем. Далее стояли золоченые стулья пониже, крытые розовым шелком. Стол был накрыт на шесть приборов золотой посуды. По всей галерее стояли столы для гостей.

По троекратному призыву трубами началось шествие в антикамеру. В ней государыню ожидал гофмаршал, торжественно возвестивший ей:

— Ваше Императорское Величество, кушанье на стол постано!

Государыня села в кресло, по правую ее руку сел Великий князь, по левую — Екатерина Алексеевна, рядом с Великим князем сели принцесса Иоганна и принцесса Гессен-Гомбургская, против них граф Алексей Григорьевич Разумовский.

Томительный парадный обряд начался.

— Прекрасное слово сказал владыка, — сказала государыня по-русски, обращаясь к Разумовскому. — Как тонко отметил он значение брачных союзов для мира народов. Когда все между собою перероднились бы, то, чаю, для чего и войнам быть?..

— Ваше Величество, — сказал Разумовский. — Между родственниками ссоры бывают, однако, еще лютее, чем между посторонними.

— Пожалуй, — снисходительно ответила государыня.

Разговор не шел. Княгиня Цербстская и принцесса Гессен-Гомбургская не говорили по-русски, Разумовский не знал ни французского, ни немецкого языков. Екатерина Алексеевна изнемогала от усталости, Великий князь старался быть серьезным, очень много пил и ел. Принцесса Иоганна, только что узнавшая, что все ее и Мардефельдта письма вскрывались и прочитывались Бестужевым, и понявшая, почему государыня ее так нелюбезно выпроваживала из Петербурга, сидела красная, надутая и важная. Вокруг стола стояли «во услугах» обер-гофмейстер барон фон Миних, граф Лесток, форшнейдером при государыне господин Шепелев, за стулом Великого князя камергер Балк, форшнейдером — камергер Мартын Скавронский, за Великой княгиней камергер граф Петр Шереметьев и форшнейдером при ней камергер граф Андрей Гендриков. За столом суетились люди. Пажи приносили кушанья, метрдотель Фукс принимал их и передавал тем, кто были «во услугах». Все это чрезвычайно стесняло и смущало Екатерину Алексеевну, она сидела строгая и почти ни к чему не притрагивалась.

Кругом на тридцати трех «штуках» сидело сто тридцать две «персоны». Шел непрерывный гул голосов, слышался звон посуды и шаги подававших лакеев.

Как только подано было жаркое — седло дикой козы — и форшнейдеры золотыми ножами нарезали его и положили куски, состоявшие у вин разлили по кубкам шампанское. Итальянская музыка, игравшая на хорах, смолкла. Великий князь поднялся, все гости в стеклянной галерее и в зале встали. Детским, ломающимся голосом Великий князь возгласил, поднимая кубок:

— Про здравие Ее Императорского Величества!..

— Виват!.. Виват!.. Виват! — закричали гости.

Трубачи и литаврщики заиграли. Пушки полевых батарей, поставленные вдоль набережной, начали салют — шестьдесят один выстрел.

Когда наконец все это смолкло, и звон стоял в ушах от пальбы и резких звуков труб, и странной казалась вдруг наступившая тишина, государыня встала с кресла и подняла перед собою плоский петровский кубок.

— Про здравие их императорских высочеств, — сказала она сочным, сильным голосом.

И опять загрохотали выстрелы.

Третий и последний тост возгласил Великий князь:

— О благополучном государствовании Ее Императорского Величества.

Сто один выстрел салюта продолжался до самого конца обеда.

В половине девятого обед окончился, и гости перешли в большой зал. Музыканты заиграли менуэт, принц Август подошел к государыне, и они открыли бал. За государыней шли высоконовобрачные.

В шестнадцать лет для какой девушки музыка и танцы не имеют магической силы? Поддалась этой силе и Екатерина Алексеевна. Все было позабыто — усталость, волнение, страх, кровь забила ключом в жилах, и, чувствуя себя центром внимания, ощущая на себе ласковый и внимательный взгляд Елизаветы Петровны, сидевшей у дверей Арабской комнаты, Екатерина Алексеевна отдалась магии танцев. Менуэт сменила бесконечная и замысловатая кадрилия, за ней последовал только что появившийся англез.

Как девочка-ребенок, Екатерина Алексеевна все позабыла под звуки музыки, под ритмичный шорох башмаков танцующих пар. Она чувствовала себя снова сильной, молодой и прекрасной.

XVIII