Империя хирургов

По словам Цирма, он прооперировал оба глаза Ани. Операция прошла гладко. Через восемь дней правый глаз обрел способность видеть. Трансплантат начал приживаться, не внушая каких-либо опасений. На левом глазу, напротив, пересаженный участок роговицы отошел. Здесь, как и в случае Глогара, опыт не удался. Через четырнадцать дней правым глазом Аня уже могла видеть людей – не очень ясно и четко, но достаточно, чтобы различать их силуэты и узнавать по отличительным чертам. Еще через восемь дней ее зрение стало довольно резким. От радости Брадко вел себя как безумец, он рассказал Цирму историю отношений Ани и Александра, ликуя в предвкушении их конца. Он восклицал, что не дождется часа, когда Аня впервые увидит своего рыбака и познает весь ужас страшилища, которого она якобы любила. Его ненависть внушила Цирму такое отвращение, что он решил рассказать девушке о присутствии Александра и его жертве. Подготовив Аню, он хотел организовать встречу молодых людей и понять, действительно ли внешнее важнее многолетней внутренней связи. Но на следующее утро, когда Цирм намеревался привести рыбака к его возлюбленной, молодой человек исчез. Несложно было представить, что заставило его сбежать: это был страх перед решающей минутой, перемешанный с пугающим инстинктивным осознанием того, что даже величайшая жертва и величайшая благодарность редко бывают способны пробудить или заменить любовь. Цирм хотел сообщить Ане о том, что Александр также находится в Ольмюце, в то время как молодой человек дожидался бы за дверью. Врач хотел избавить ее от долгих терзаний, которые неблаготворно могли сказаться на здоровье ее глаза. Цирм был изрядно озадачен, когда в день исчезновения Александра по загадочным причинам состояние Ани ухудшилось. Уже через два дня стало заметно, что трансплантированная роговица начала мутнеть. Брадко полностью потерял самообладание, он бранил Бога и судьбу, проклинал Цирма, а с ним, видимо, и меня. В любом случае, он был столь разгорячен, что поверг Цирма в ярость, и тот бросил все факты ему в лицо. А затем спросил: отдавал ли Брадко себе отчет в том, что в те дни, когда его дочь вновь обрела зрение, грешно было видеть в этом событии только возможность разрушить ее любовь к столь жертвенному молодому человеку? Это заявление определенно привело Брадко в чувства и он заявил, что готов на любые жертвы, лишь бы сохранить способность дочери видеть. Цирм не стал писать о том потрясении, которое, должно быть, испытала девушка, как и любой другой слепой человек, прозревший, а затем снова погрузившийся во мрак. Он только дал понять, что через восемь дней рыбак появился снова, измученный и готовый предстать перед роком, который уже уберег его от собственного удара. Под гнетом отчаяния и покорности судьбе, Брадко, видимо, нашел силы примириться с обстоятельствами. Цирм подробно перечислял медицинские подробности и сообщал, что за считанные дни роговица еще более помутнела, и Аня могла различать только свет и тень. Затем наступил довольно продолжительный период стабильности. Письмо Цирма венчали такие строки: «Я не могу не признать, что мой второй опыт трансплантации роговицы от человека к человеку не удался – либо потому что я переоценил состояние питательных структур в обожженной роговице пациентки и поставил неверный диагноз, либо потому что молодой человек, глаз которого я ампутировал, был недостаточно молод, чтобы трансплантат мог прижиться. Этот случай показал, что в методе не хватает лишь точного мерила и что именно его нам и предстоит найти – уже после того, как однажды все-таки удалось обстоятельно доказать, что такая операция осуществима».

Разочарование от исхода второго эксперимента по пересадке роговицы, не говоря уже о горечи человеческой драмы, на фоне которой он был проведен, затронули меня в той же степени, что и Цирма. Необходимость терпеливо ждать и те годы, которые уже прошли в ожидании часа, когда трансплантация роговой оболочки человеческого глаза займет неколебимые позиции в хирургии, совершенно ничего не меняли: и в этом случае я был свидетелем решающего шага и сумел ближе узнать того, кто сделал этот шаг, – одинокого ученого, чье имя так легко могло затеряться в огромном мире медицины.

* * *

Последние сто лет стали для современной хирургии временем решающих побед и непревзойденных успехов, но также и судьбоносных поражений. Глава «Происшествие с кайзером», в которой описывается тщетная борьба хирургов за жизнь немецкого кронпринца Фридриха Вильгельма, больного раком гортани, – трагическое свидетельство тому. Сегодня «Всемирная империя хирургов» стала символом прогресса в медицине, и значимость и влияние ее растут по мере того, как растут достижения врачей в сражении за человеческую жизнь. В книге «История хирургии», которая стала классическим образцом медицинской летописи, Юргену Торвальду удалось сделать читателя непосредственным участником величайших и увлекательнейших событий ушедшего столетия.