Империя. Собирание земель русских

 «Я с удивлением наблюдал, как русские и финские мальчишки лет 8, 9 или 10 в тонких простых холщовых кафтанах, босоногие, точно гуси, с полчаса ходили и стояли на снегу, как будто не замечая нестерпимого мороза»…

Естественно, что за русских Олеарий принимал все тех же финских мальчишек, но православных, либо говоривших на русском языке.

Это же подтверждает еще одно наблюдение Ж. Маржерета, касающееся здоровья мордвин:

 «Среди них много людей пожилых, восьмидесяти-, сто- либо стодвадцатилетних. Только в этом возрасте они подвержены болезням».

Известный казанский антрополог Н. М. Малиев (1878 г.) констатировал, что мордва известна своим физическим дородством и отличается от других племен крепостью телосложения:

«Мордовские волости представляют рекрут, принимаемых без браковки, и при смешанном населении мордвины идут взамен русских и в особенности чуваш. Многие из мордовских новобранцев по своему росту и крепости телосложения зачисляются в гвардию. Между мордвою встречаются 100-летние старики, еще полностью бодрые, что в состоянии работать легкую работу. «Еще двое лаптей в день сплетет», — с гордостью говорят о них односельчане»».

Исследователь быта мордвы В. Н. Майнов (1883 г.) тоже приводит немало свидетельств о мокшанских (моксельских) и эрзянских долгожителях:

«В 16 различных пунктах мы отмечали 22 старика и старуху по 80 с лишком лет, 11 лиц обоего пола, достигших 90 лет, и 4 лица, заведомо имевших более 100 лет от роду, причем одному старику было 122 года».

О хорошем физическом здоровье мордвы писал и П. И. Мельников-Печерский:

«По большей части народ крупный, здоровый, с открытым и чистым лицом, смелым взглядом, со свободными и непринужденными движениями»…

В сексуальном плане мордва была более раскрепощена, чем русские, и не боялась доставить себе «райское наслаждение». Чувственность и гусарские похождения «налево» не считались смертным грехом. Даже в браке далеко не всегда соблюдалась супружеская верность.

«Грешат и мужики, которые уходят на промыслы, грешат и бабы, остающиеся на долгое время одни. И никто из них особенно не обижается, когда узнает об изменах, как говорится, «на то и поле, чтобы его пахали».

Обычно жена пожурит завертевшегося мужа, и все снова войдет в обычную колею. А мужик на такой факт, как загул благоверной, вообще не обращал никакого внимания, если она не приносила в дом ребенка со стороны. При этом оба они не подвергались общественному презрению, если дело, конечно, не шло о бесстыдном разврате. Но такие случаи никогда не выходили за стены дома, так как мордва трепетно относилась к своей личной жизни. О своей сексуальной свободе мордовский народ пел на посиделках:

Я пошел по мокшанской дороге,

Нашел мокшанскую девушку:Рубашка ее разорвана,Сиськи наружу.За сиськи я ее поймал,Под берег я ее повел…

Когда любовное дело заканчивалось свадьбой, родители жениха доставали свои денежные запасы, отложенные на черный день, и закатывали пир горой. В зависимости от платежеспособности семьи торжества длились от недели до месяца, и селение еще долго не успокаивалось после справленной в нем свадьбы. Зачастую такие мероприятия служили причиной резкого всплеска рождаемости. Главными действующими лицами на свадьбе кроме брачующихся и родителей, были сваха и дружок жениха, на которых лежала обязанность соблюсти все необходимые традиции.

Женщина в мордовской семье имела больше прав, чем в русской. Она пользовалась большим влиянием на мужа, и обычно тот всегда советовался с ней по важным вопросам. По всей видимости это являлось отголосками матриархата, который древний финский народ сохранил, как сохранили вепсы и чудь имена древних богов Валаама и Лады. Русских поговорок, уничижительных для женщин, типа «курица не птица, баба не человек», «баба с возу — мужику легче» и прочих — у мордвы не было. Напротив, в ее быту ходили пословицы: «Муж говорит, жена думает» или «Не верь мужу, спроси у жены».

Бить хозяйку дома тоже было не принято. Мало того, такие мужья презирались за то, что не смогли ужиться с супругой. «Обходись с соседом рублем, а с женой лаской», — поучали своих сыновей мокша. Даже в случае измены благоверной кулачная расправа допускалась лишь на месте преступления: «Поздно телку бить, если дал быку залезть». А когда жена не слушается мужа, виноват он сам, так как не сумел заставить ее уважать свое слово и желание. «И собаку приманишь, и кошку, а вот бабу — труднее всего», — считали эрзя, но, по их мнению, эта трудная задача выполнима, если окружить женщину любовью и лаской.