Имперский раб

Яков Синильников исполнил просьбу Ефрема. Через приказчиков знакомого вятского купца отправил его отцу весточку о сыне. Сам казак пока далеко от Астрахани ездить воздерживался. Больно уж лютовало начальство поволжских городов после недавнего бунта. Особенно, если встречало ненароком казака.

«Да-а, развел всем соли Емелька! Прямо аж до изжоги!» – думал Яков.

Но другого не мог он принять: корили-то за Емельку всех казаков, скопом!

– Ну, дворяне, приказные – этих понять можно! – говорил он однажды знакомому купцу Анисимову из Самары. – Этих Емелька скопом по осинам развешивал. А мужики-то чего на казаков взъелись? Им волю пообещали, вот они своих господ и зачали грабить! Ну, ежели мы – казаки – вредные такие, охальники, так ты на нас иди, а ты – в чужой амбар!

– Эх, казак, казак! – вздохнул Анисимов. – Я сам сын крепостного. Знаю, что почем… Казаки крови попущали, мужиков волей поманили, а пришли снова баре и что?

– Ну и что? – раздраженно переспросил Яков.

– А то!.. Раньше с мужика три шкуры драли, теперь – тридцать три.

– Ага, а казакам, наверно, пряники привезли, – бурчал Яков. – Кренделя пеньковые да колышки еловые!.. Казаки мужиков в бунт на аркане не волокли…

– Мужик – он темен, забит, захлестан, – гнул свое Анисимов. – Ему такому укажи пальцем, мол, вот виновник бед твоих. Мужик – дубину в руки и айда махать… Мужика пожалеть надобно.

– Жалельщик!.. Я-то спросил, чего вдруг казаки мужику плохи стали?

– Я отвечаю, – назидательно продолжал купец, – вы побунтовали, а как были вольные, так и остались. У вас землица. Ни барщины, ни податей… Вон и торговлишка…

– Ага, – перебил его Яков, – и на талах витушки у нас растут! Сразу жареные! Ты только забыл, что еще кости у нас сеченые.

– Какие такие кости? – удивился Анисимов.

– Такие! Слыхал, что казаки обязаны по первому указу на любую службу, особливо военную, идтить?.. А война – не гулянье… Податей, говоришь, на нас нет? Мы, милок, дань кровью платим. От того и бунты у нас почитай кажинный год… и виселицы.

Оба спорщика замолчали. Потом Анисимов спросил:

– Выходит, ежели случится державу спасать, то казаки воевать не пойдут?

– Сказал тоже! То – держава же!..

– Что-то я не пойму: служить не пойдем, державу защищать станем, – удивился купец.

– Вот, вот! Тут кумекать надо. Держава всех оберегает: русских, татар, казаков, всех. – Яков многозначительно поднял палец. – В державе быть выгодно всем. По одному – все едино кто-то подомнет. Особливо малых, слабых…

– Любо мне тебя слушать, Яков! – восхитился Анисимов. – Ты приходи в вечеру ко мне, где я на постое. Чай бухарский пить да беседы вести.

Слова купца польстили казаку. Он степенно разгладил бороду, ответил:

– Отчего же не прийти, коли зовут. Почет не ярмо, шею не трет небось!

Купец Анисимов выставил на стол несколько сортов меду чистого, меду хмельного, вина зеленые, вина заморские, квасы и наливки. Арбузы соленые и свежие, яблоки моченые, овощи соленые и свежие и еще много чего. Жареный поросенок лоснился от жира. Индейка, гуси, утки… Всякой посуды – и дорогой и не очень – на столе было предостаточно. В те поры редкий барин не возил за собой горы дорогого скарба. Редкий купец не подражал господам.

Яков как увидел это, смекнул:

«Неспроста купец меня обхаживает. Глядишь, барыш какой светится!»

Петр Анисимов не спешил. Он налил в большой серебряный стакан анисовой водки и с почетом поднес гостю. Яков отказался:

– Нет, нам законом Божиим запрещено. Старой веры мы приверженцы. И то грех, что я из чужой посуды есть стану… Да уж – это грех малый. Отмолю!

– Уважь, Яков Иванович, – улыбаясь, простодушно просил Анисимов. – Помню я, как при Пугаче-то яицкие казаки гулеванили!

– То охальники! Охальники везде есть… Я тверд в вере и в слове!

– Ну, тогда хоть отведай моего хлеба-соли.

– Ета можно. Ноне, кажись, не пост, – согласился Яков, засучивая рукава рубахи на мощных локтях.

И захрустели на белых казачьих зубах птичьи и свиные сухожилия, овощи и фрукты. Куски нежной осетрины, черная икра ложками исчезали под густыми усами… Любо-дорого посмотреть! Сам есть захочешь!..

Четвертую ширинку, мокрую от пота, сменил гость, так хорошо шел чаек под беседу. Наконец купец сказал:

– Мне велено поклон тебе передать, Яков Иваныч…

Казак удивленно вскинул брови.

– Да, да и вот это, – Анисимов повернулся к маленькому ларцу, стоявшему возле него на лавке.

Яков только сейчас его заметил. Он принял ларец, не переставая удивляться, открыл его. Внутри лежал приоткрытый кожаный кошелек с золотыми монетами и небольшой свиток бумаги.

– Читать-то умеешь? – спросил купец.

– У нас в куренях матери с детства чадов своих псалтири учат. И читать и писать обучены, – бурчал Яков, разглядывая содержимое ларца.

– Тогда прочти грамотку-то.

В бумаге значилось, что дана для беспошлинной торговли на всей реке Волге, по Яику и Дону. Кому дана – вписано не было. Подписано князем Потемкиным и печать приложена.

– Почто мне это читать дал? – спросил Синильников.

– Так привет и бумага тебе же посланы, хоть сейчас вписывай себя.