Импортный свидетель (сборник)

Можно, конечно, назначить специальный таможенный контроль с обязательным принятием дозы «добра». Но кто его будет соблюдать? И приличному человеку будет унизительно принимать такого рода пилюлю. А разве примет ее бесчестный? Вот если бы можно было создать нечто вроде сифона и сделать так, чтобы из жерла вулкана распылялись бациллы добра, тогда, может быть, и стоило попробовать реализовать идею.

Войтецкий рассмеялся: это утопия.

А второе «но» крылось в нем самом: ему совсем не хотелось делать из тех негодяев, что его окружали, добрых и хороших людей. Ведь внешняя оболочка у них не изменится, а раз так, то он, Войтецкий, всегда будет вспоминать их в первом воплощении, когда они были негодяями, и это сильно будет ему мешать в общении с ними.

Войтецкий встрепенулся. Хохот раздался за его спиной. Несколько солдат веселились, пиная ногами собаку.

«Боже, а я даже не могу на них броситься, избить их, потому что боюсь», — подумал он и закрыл лицо руками. Так он просидел несколько минут.

Перед ним была его холодная, белая и жестокая лаборатория. Ряды кнопок по стенам могли вынолнить любое его желание, и все-таки Мирослав чувствовал себя здесь не хозяином, а узником: что-то неуловимое было в этой обстановке — такое, что превращало хозяина в раба.

Он подумал о том, что теперь лучше всего лечь головой на подушку и уснуть, быть может, в самом деле. Утро вечера мудренее. Но по правилам игры еще надо было идти в банкетный зал на очередную вечеринку, там притворяться веселым, шутить, пить с этими выродками и думать о том, как их уничтожить.

«Неужели нельзя создать специальный штамм, уничтожающий фашизм?» Мысль была забавна, и она развеселила Войтецкого. Да, надо создать его, хотя бы пока в мечтах.

Войтецкий одевался на прием. Отхлебнул коньяка.

И вдруг на улице под россыпью звезд ему снова не захотелось жить. Дело в том, что звезды были не настоящие, они были, как все здесь, бутафорией, чтобы по ним не определили местонахождение острова. Устроители этого «гнездышка» постарались довести суррогат бытия до абсурда…

«Резиновые женщины и искусственные звезды — вот удел таких, как Итке. И я, ученый Мирослав Войтецкий, среди них…»

Он обхватил голову руками и, вернувшись в свой коттедж, заплакал.

Из архива Вождаева

В Австралии металлы не ржавеют на воздухе, то же самое происходит и с людьми. Сухой и чистый воздух здесь быстро все выбеливает: и белье, и души. В Англии подметили это свойство здешнего климата, почему и решили ссылать сюда людей д ля исправления.

Жюль Верн

6

На одну секунду Войтецкий почувствовал себя так, словно он видел какой-то тревожный сон. Слезы успокоили его. Он снова вышел. Впереди маячили огни домика, где собрались все те, кто был ему так неприятен.

Не дойдя нескольких метров по освещенной дорожке до павильона, Мирослав Войтецкий неожиданно повернул назад. Он ничего не видел перед собой, даже искусственные звезды смазались на своде неба. Ему было невыносимо плохо. Возвратившись, он не включал свет, на ощупь подошел к столу, резким движением выдвинул ящик, нашел лекарство, которое могло бы облегчить его состояние, и вдруг понял, что легче не станет, наступит успокоение, а дальше будет нечто такое, что ему не пережить, — отрезвление.

И Войтецкий решился.

Он нашарил в кармане ключ, отворил дверцу сейфа и вынул оттуда совсем иное лекарство. Такая таблеточка приносит облегчение почти мгновенно и навсегда. Это был яд.

Войтецкий точно знал, что не надо размышлять ни о чем, прежде чем выпить эту таблетку, иначе мысли его приведут к жене и дочери. Но, быть может, после его смерти им удастся спастись? Он разорвал упаковку и налил в стакан воды. Сам подсознательно тянул время — ведь можно было проглотить таблетку и без воды. Но зачем-то ему понадобились эти пять-шесть секунд, чтобы налить стакан.

Войтецкий разорвал металлическую бумажку, и в эту секунду услышал внятный, гулко отдававшийся в пустом помещении голос:

— Не надо, герр Мирек, есть другой способ протеста.

Войтецкий вздрогнул, он узнал этот голос, говоривший сейчас на его родном польском. Так мог говорить только Вирольд — помощник Войтецкого по кадрам и организации работы.

Войтецкий, который привык не верить никому, почти верил Вирольду. Рука как-то сама опустила таблетку, и она, вывалившись из ослабевших пальцев, покатилась по полу.

— Это вы, Вирольд? — равнодушно спросил он.

— Я, герр Войтецкий, и не удивляйтесь, что я заговорил по-польски. Мне хорошо знаком язык вашей родины, и говорю я об этом совершенно без боязни. Дело в том, что ремонтируется наша система оповещения, как ее называют, и посему можно говорить о чем угодно. Итке и Мильнер дошли до того, что рассказывают друг другу советские патриотические анекдоты.

Войтецкий уже не слушал. Опять эти Итке, Швабе, Мильнер… Он устал и снова хотел быть один. «Зачем он меня прервал? — думал Войтецкий. — Сейчас уже все бегали бы вокруг меня, а я был бы ох как далеко».

Войтецкому захотелось поспорить, и он задал Вирольду вопрос: