Импортный свидетель (сборник)

— Надо было думать, — назидательно сказал Джоджон, вдруг успокаиваясь. — Слава Аллаху, вы живы, а то я уж думал, что вас оглушило… Скажите, а правда, в Москве недавно экспонировалась выставка Эль-Грено и Гойи?..

Вспышка молнии была настолько сильной, что в ней, как в замедленном кино, любой любопытный наблюдатель одновременно увидел бы и Джоджона, и девушку, и потоки воды с гор, и камни, и ярко-красную внизу реку, и, чуть было не забыл, в отсвете молнии совершенно зеленое в это мгновение небо.

А Джоджону и девушке в красной косынке машина, на которой он ехал, казалась черной, и только при вспышках молний становилось ясно, что она ярко-желтая.

Девушка забыла про косметику и вдруг исступленно заорала, вцепившись руками в руль.

Джоджон еле оторвал ее руки.

— Прекратите, — сказал он, — скоро уже конец, это ненадолго, еще на полкилометра… Проскочить бы эту гору.

И снова молния, да такая, что она чуть не расколола гору…

Как и обещал Джоджон, через полкилометра все кончилось. И он, и девушка увидели множество машин, стоявших на ярко освещенной заходящим солнцем поляне. Эти машины ждали, пока впереди их пройдет непогода. Шоферы курили или о чем-то лениво переговаривались. Серая, коричневая тьма впереди и сзади напоминала стену мрака.

Из этой стены мрака, как из ада, только что чудом вырвались двое: начальник Памирской ГАИ и его спутница с Центрального телевидения.

Подбежавшие к до неузнаваемости изуродованной машине шоферы увидели в ней капитана милиции за рулем с закушенными до крови губами и, в состоянии нирваны, с широко раскрытыми глазами, девушку в сбившейся красной косынке.

Только через некоторое время в капитане был признан Джоджон Авзуров. Помогли девушке выйти из машины.

— Джоджон Авзурович, спасибо, Джоджон Авзурович, спасибо. — А Джоджон Авзурович и не знал, за что его благодарят. Он дал указание отвезти девушку в Калай-Хумб.

Сель прошел внезапно.

Джоджона вдруг оставили силы.

Привалясь к колесу машины, опустив грязную белую фуражку на колени, он взял да и заснул на минуту — памирский «гаишник» Джоджон Авзуров.

К Джоджону подошел Ризо и накрыл его курпачой.

— Я не сплю, — сказал Джоджон, открыв глаза.

После чего он встал и как ни в чем не бывало начал расхаживать среди шоферов, машин, людей, навороченных камней, отдавая короткие команды. Он появлялся там, где был больше всего необходим.

Мотоцикл Ризо Арустамова лежал с часами, прикрепленными на руле. Неизвестно откуда возле него появился Авзуров.

— Правильно, что оставил, — сказал он, с улыбкой показывая на мотоцикл, — только, по нашим сведениям, сюда, на Памир, было отправлено всего две машины. Их предупредят на первом же посту ГАИ, так что все, можно считать, в порядке…

И Джоджон полез умываться в брызгах потока.

— Освежаешься? — спросил его прохожий, оказавшийся раисом Калай-Хумба.

— Так точно, и тебе советую, день жаркий, — и, не спрашивая ни о чем раиса, Авзуров поволок его в самые брызги.

— Ох, как хорошо, — говорил раис через минуту, когда брызги перестали колоться, — хорошо, такой водички и в самой Москве, наверное, нет.

Авзуров в Москве был, поэтому считал себя знатоком всего того, что есть в Москве.

— В Москве только одного нет, — со знанием дела сказал он.

— Чего это?

— Памира там нет, — убежденно сказал милиционер и обвел рукою горы, — дорог таких невиданных нет, а водичка есть.

— Ой, ребенок — Джоджон, — рассмеялся раис, — Памира нет, говоришь, а где он еще есть, Памир?

— Нигде нет, — твердь сказал Авзуров.

— Жена знает, что ты здесь?

— Жена знает, что я там, где людям нужна моя помощь, а раз меня нет, значит, людям я нужен больше, чем ей.

— Бросит она тебя.

Джоджон не ответил. Да и зачем говорить этому словоохотливому человеку то, что понятно только истинному мужчине. Не бросит! Красавица Садригул вечна, как горы, и молода, как горы, и любовь ее, как любовь гор, вечная любовь.

— Смотри, Джоджон, — вдруг сказал раис, — на той стороне душанбинский грузовик.

— Не может быть, дороги-то нет, где?

— А во-о-н тянется.

Действительно, на серпантинчике дороги промелькнул грузовик.

— Почему думаешь, что душанбинский?

— А какой еще? Из Оша его бы задержали, путь слишком большой. А Душанбе рядом — двести километров, машину гнать зря считается, что можно.

— Ну ладно, не зубоскаль, разберемся, — и Джоджон зашагал к известной уже металлической жёрдочке, по которой переходил пенящийся поток Ризо. Но жердочки уже не было. Поперек двух продольных свай были наложены добрыми людьми доски, и по ним легко уже можно было перейти на другую сторону, не опасаясь, что тебя унесет река.

Когда Джоджон перешел на другую сторону, грузовик был уже совсем рядом, и по номерному знаку Джоджон убедился в том, что действительно он шел из Душанбе.

Он встал на обочине дороги и стал смотреть в поток: водитель остановил машину, подбежал к нему.

— Здравствуйте, товарищ капитан, — на бегу сказал он, доставая документы из подкладки беленькой шапочки, натянутой на самый лоб, и вдруг остановился на полуслове.

Джоджон улыбался: перед ним стоял тот самый якут — Анатолий, с которым однажды уже сводила их судьба.