Импортный свидетель (сборник)

Он поездил по Памиру, а вернувшись в столицу республики, зашел к начальнику ГАИ и нажаловался на возмутительный произвол, происходящий на Памире.

Естественно, что вскоре Джоджон предстал перед светлые очи начальника ГАИ республики и тот, глядя Авзурову в глаза, спросил:

— А вы знаете, Авзуров, кого вы задержали на трассе две недели назад?

— Знаю, — просто ответил Джоджон.

— Он что, был пьян? Почему вы так себя вели?

— Нет, к счастью, так — остаточное опьянение с предыдущего дня, ну то есть того дня, когда он ночевал в Калай-Хумбе. Я посылал запрос: он выпил сто пятьдесят грамм в хуш-хоне, плохо выспался.

— А может, он с утра выпил?

— Да нет, что он, алкоголик, что ли! Просто человек, забывший на минуту, что законы существуют для всех…

«Гаишная» душа

Сначала в небе ничего не было, ни облачка, потом там появилась серая точка, которая стала расти и превратилась в самолет. Он стал постепенно снижаться, и в конце концов плавно, а не вприпрыжку, как бегал в свое время ИЛ-14, подплыл к зданию московского аэропорта «Внуково».

Из самолета в числе многих пассажиров вышел невысокий плотный человек и еще на трапе поежился — прохладно: температура воздуха, как объявила стюардесса, в Москве плюс двадцать пять. Но после тридцатидевятиградусной среднеазиатской жары он озяб.

Он был в рубахе с короткими рукавами, в серой рубахе, какую носят работники милиции, только без погон и рукавов: рукава ему укоротила жена, а погоны он отстегнул сам. Кроме того, на нем были брюки, обыкновенные черные брюки, и шапочка, скрывающая лысину: густые черные волосы поглощали ее, как щупальца Медузы Горгоны. Подхваченные аэродромным ветром топорщились усы.

Человек вышел на площадь. Вещей у него было немного — всего только маленький чемоданчик. Поэтому он в багаж его не сдавал, экономя тем самым время. Он не был в Москве лет пять и сейчас решил посмотреть город, а на вокзал он пока еще не спешил: поезд в Адлер уходил в полночь. «Если взять такси, — решил приезжий, — знакомство с Москвой немного продлится». Так он и сделал, открыл дверцу светло-зеленой машины, бросил на заднее сиденье чемоданчик, сам сел впереди и вслух внимательно прочитал табличку, приклепленную перед его глазами. Он повторил еще раз имя, отчество и фамилию водителя, после чего повернулся к нему, протянул руку и сказал:

— Будем знакомы, Авзуров.

Шофер руки не подал, хлопнул по рукоятке счетчика и пробурчал:

— Мне-то какое дело, кто ты есть! Куда надо?

— В Москву.

— Ты чего, пьяный, что ли, так я тебя в милицию сейчас сдам. Улица какая? — Шофер, привыкший к московским темпам и скоростям, не принял медленной, степенной, «отутюженной» речи Авзурова.

— Проспект Вернадского, к другу я… — пролепетал ошеломленный Джоджон, который почему-то был уверен, что в Москве все рады приезжим.

— Это твое личное дело, хоть к брату, мое дело тебя довезти, а ты свои периферийные штучки оставь там, откуда прилетел, — окончательно охамел шофер и рванул машину с места.

— Скажите, — проговорил Авзуров, когда машина понеслась по шоссе, — а что, неужели Москва отличается от периферии лишь тем, что здесь вот так, как вы, неприветливо встречают гостей?.

Шофер не отвечал, он гнал машину и смотрел только вперед.

— Можно вас попросить немного медленней, — сказал Авзуров, — я не привык к быстрой езде.

Шофер не ответил, но скорость сбавил, а уже выезжая на Киевское шоссе, пробурчал:

— У-у-у, развелось дыроколов.

— Кого-кого? — с улыбкой спросил Авзуров.

— Ну этих, милиционеров, гаишников.

— А, ну-ну. Расскажите, это интересно.

— А чего про них рассказывать? Едет сегодня один на «двадцать четвертой» по Ленинскому и орет в матюгальничек, в микрофон то есть, на пешеходов: «У вас мозги есть? Чего прётесь на красный свет!» А я утром выехал в хорошем настроении, пассажиров везу, и вдруг вот такая незадача. Ну, что ему сказать? Вылез я из машины, подхожу к нему, здороваюсь. Сидит за рулем лейтенант, я ему и говорю: «Товарищ лейтенант, так и так, стыдно за вас», а он только руку протягивает из окна — документы давай. Ну я ему документы дал, а он мне просечку: «Машину, — говорит, — не там поставил, ездить научись, потом советовать подходи». Ну, просечку я перенес с трудом, как в свое время инфаркт, но перенес, а потом ему и говорю: «А вы, — говорю, — вот стоите здесь, и ваша машина занимает ничуть не меньше места, чем моя, почему вам можно, а мне нет? Давайте, — говорю, — тогда все правила выполнять».

А он мне, этот щенок, что вдвое моложе меня, форму вчера надел, тыкает да еще смеется: «Кишка тонка, — говорит, — мне советовать». Спрашиваю, из какого он ГАИ. Не говорит и документы не показывает. Ну, номер машины я запомнил — 44–73. Так что ты, братец, извини, что я с тобой грубый, потому как сейчас ты вылезешь, а меня потом совесть замучит: обидел пассажира.

— Да-а, — сказал Джоджон. И замолчал.

— Слушай, — вдруг сказал шофер, — а может, того милиционера тоже совесть мучает или, может, его тоже кто с утра обидел?

— Может, и обидел, — сказал Авзуров, — только, приятель, в одном ты не прав.

— В чем это? — шофер удивился.