Иная судьба. Книга I

— Мужчины мы или кто? — сказал сыновьям строго. — Ну-ка, живо, носы утереть, веник, тряпку разобрать, порядок навести. Разберёмся…

И вычеркнул преступную жену из своего сердца. Раз и навсегда. Но скрепил его железными обручами, как верный Ганс из сказки о принце-лягушонке.

Немедленные поиски откладывались. Нужно было хоть как-то наладить новую жизнь, чтобы спокойно оставить детишек одних на какое-то время, договориться с соседями, чтобы присмотрели, выбрать для продажи пару кинжалов да шпагу, из тех, с коими никак не соглашался расстаться под видом того, что нужны образцы для заказчиков господ…

А вскоре рейтары вернулись. И получилось, что никого не надо искать, вот он, их капитан, тот самый, что Марту увёз, сам, можно сказать припожаловал, и говорит о ней сейчас такие вещи, в которые невозможно поверить.

…Что он мог рассказать о своей семье, Жан Дюмон, если отца еле-еле помнил, а матушка, красивая, но суровая строгая женщина, была нелюдимой молчуньей? Оно понятно, сделалась Жанна такой не сразу. Хоть немного, но осталось в детской памяти, как мать улыбается, нежно воркует с ними, ерошит отцу волосы, поёт… Голос у неё был изумительный, чистый, серебристый, словно колокольчик в горле звенел. После смерти отца в тот страшный чумной год ничего этого больше не было. Как им удалось выжить?

То-то и оно, что отец успел их вывезти из Роана, где они на несколько лет осели после Лисса — сам-то он бегства не помнил, но знал о нём из разговоров родителей. В Лиссе было страшно и нехорошо, он «весь пропах грядущей смертью», шептала мать. Такой невыразимый ужас слышался в её голосе и такое облегчение — от того, что их миновала беда, что малыш Жан невольно запомнил эти слова на всю жизнь. Только много лет спустя, узнав однажды о сожжении Лисса, он понял, какой участи они избежали.

В Роане было тихо, спокойно, даже появились друзья — и у маленьких Жана и Мартины, и у родителей. Правда, иногда было голодно, зато они были вместе и живы, а значит — счастливы, так часто повторяли мама и папа. Жан был согласен. В конце концов, если выходили из-за стола не сытые, можно было пошарить с такими же сорванцами по соседним огородам и садам… Хотя однажды отец и отстегал его за это хворостиной по ногам, не больно, но обидно, и строго сказал: воровство дворянину не к лицу. Как бы тебя жизнь не била, сынок, сохраняй достоинство. А кусок хлеба — его сегодня нет, а завтра обязательно появится, с Божьей помощью и с помощью твоей головы на плечах. А потому — лучше ремеслом простолюдина не побрезгуй, если случится на него жить, а воровством и другими гадкими поступками — брезгуй и даже соблазны гони прочь. Стыдно это тому, чей прадед дворянство получил за заслуги перед Отечеством. Запомни на всю жизнь, сынок.

Жан и это запомнил.

А потом в Роан пришёл мор. Однажды на глазах у мальчика прямо на улице упал и забился в судорогах обычный дядька, прилично одетый горожанин… Прохожие в страхе пятились, освобождая место, мужчина стонал, держась за шею, а когда руки его внезапно разжались и упали плетьми, да и сам он затих — хорошо стали видны две страшно вздувшиеся чёрные шишки на шее. Два бубона. «Чума!» — охнула толпа, уже собравшаяся за спиной мальчугана. «Чума!» — отозвалось эхо топотом разбегающихся ног. «Чума», — мрачно сказал отец, выслушав Жана. «Сынок, ты не подходил к нему близко? Точно, не подходил? Хорошо… Собирайся, Жанна. Уезжаем. В Эстре? Нет, опасно, большой город, скопища людей… Придётся отсидеться в какой-нибудь деревушке. Поторопись, скоро выставят кордоны, и тогда нам отсюда не вырваться».

Он почти довёз их до Сара. Почти. Оставил в дорожной гостинице и к утру исчез. Понял, что заболел сам, и сделал всё, что мог: бросил тех, кого любил больше всего на свете. Мать нашла его прощальное письмо, мешочек с деньгами, и… угасла.

Нет, она не сломалась. Она довезла живых и невредимых детей в Сар, где арендовала, а затем и выкупила домик, смогла наладить нехитрое хозяйство, ужиться с соседями, которые поначалу шарахались от приезжих и не доверяли — мол, высоко нос дерут, хоть сами не пойми кто и откуда… Она умела найти подход к каждому, дать хороший совет — как лучше лечить скотину, чем кормить корову или козу, чтобы молоко было гуще, как отбеливать холсты… Словно всю жизнь в деревне жила. Малышом Жан об этом не задумывался, ему казалось, что так и надо, мать должна быть самой умной. И лишь потом понял, что ничего не знает о ней. Все рассказы о прошлом сводились у неё к истории о том, как они с их отцом познакомились, полюбили друг друга, как тот даже очень ловко увёз её из монастыря, где она, слава богу, была не монахиней, а лишь послушницей, значит, особого греха не совершила, сбежав-то… И немного рассказывала об их с отцом счастливой жизни, о том, как рады они были сыну и дочке…

Но очень редко люди видели с той поры её улыбку. А уж чтобы Жанна Дюмон, чью фамилию произносили всё реже, а чаще называли по-простому — «тётка Жанна», хоть этой «тётке» ещё и тридцати не было — чтобы засмеялась она хоть раз — сроду такого никто не замечал…