Иная судьба

Наверное, это слишком страшное настоящее, чтобы его уничтожать.

Слишком… страшные… строки.

Я лежу на мягкой, серой пыли, опустошенный и выпитый до дна, сполна использовавший время, которое мне дали. Ладонь — стиснута, не разжимается на страшном оружии, непобедимом Серпе Крона — обычной махайре со странным предназначением.

Не могу разжать пальцы. Ибо мы — одно.

Вокруг гаснут последние всплески мелодии: я держал, сколько мог.

Прости меня, папа.

Я надеюсь, я дал тебе время.

Ты дал мне время, сын, — силюсь я ответить сквозь боль и невидимость, и всё пытаюсь рассмотреть тонкую фигуру музыканта, над которой вот-вот сомкнутся ураганные крылья орла — Мощь Олимпа. Ты дал мне время. Ты молодец. Ты удержал.

Только вот я не могу прийти к тебе на помощь, ибо это — не мое предназначение.

Ибо оружие, которое у меня в руке — предназначено только для одного.

А кроме него мне бить нечем.

Тихий, прощальный звон — это одна за другой рвутся серебряные струны. Шепчут на прощание: прости, прости, прости…

А Зевс Однорукий, Зевс Победитель, Зевс Владыка Неба — смеётся прежним смехом. Заливистым и ликующим.

Перед последним ударом по едва различимой за ураганными вихрями фигуре.

— Ну что, морской?! Теперь понял, что значит — гнев Владыки?! Чем будешь бить, морской?!

Трезубец рассекает воздух радостной вспышкой — высветляет лицо брата, полное упоения битвы. Озаряет лицо противника: бледное, строгое лицо кифареда с плотно стиснутыми губами — чёрные кудри летят по ветру, темнеют бирюзовые глаза — будто море в грозу…

А за плечами у юноши дыбом выгибается морская волна. Шипит, как разъярённая кошка, кидается вперёд, принимая на себя удар неба, и расплёскивается пеной.

Волны приходят, и заключают фигуру юноши в бережные, любовные объятия, облекают в царские бирюзовые одежды и поднимают на себе, чтобы он мог стоять лицом к лицу с Величием. Море помнит — как Величие однажды бросило его и сбежало. Как трусливо отдало трон.

Море ничего не забывает. Особенно — любви. И звенит, и светится серебром, и несёт на себе тополиные листья, упавшие в бегущий к морю ручей. Море щедро отдаёт потонувшие в нём песни, и воды — ковкое серебро — готовы переплавиться во что угодно: в щит… в новую кифару… в лук.

Во что угодно — для морского. Для своего морского. С которым оно — одно.

Для нового морского Владыки, идущего в трудный путь — против неба.

«Вор!» — кричит, надрываясь, Зевс, и орёл в небесах выставляет когти и исступлённо рвёт поднимающиеся к небу волны. Тучи и волны переплетаются, перевиваются, как незадолго до того — прошлое и будущее.

И из водного вихря рождается, выплетается дикий жеребец — олицетворение моря, такое же, как орёл — для неба и пёс — для подземного мира. Взлетает пенная грива, вздымаются копыта — напротив крыльев, летит по ветру хвост — бурунами…

Небо — за яростно сияющей фигурой Владыки с трезубцем в руке. Море — за спиной юного кифареда, у которого больше нет оружия.

И чёрный пёс где-то тут же, поблизости, сидит, порыкивает весело над своим хозяином. Башкой весело качает в сторону сцепившихся в смертной схватке моря и неба: дураки, да?! Совсем дураки, да?! Бездарно дерутся?!

— Бездарно… дерутся, — соглашается хозяин, чуть шевеля губами.

Чёрный пёс и его хозяин уже знают — кто проиграл эту схватку. Еще до того, как она началась.

— Бездарно дерёшься, — шепчут губы Убийцы там, за пределом битвы неба и воды.

— Почему бездарно, — бездумно спрашивают губы измученной Геры, сердце которой сейчас — в этой битве.

— Потому что результат известен заранее.

Потому что стеклистое марево, ловушка Крона, через которую ничто не могло пробиться — теперь исчезло. Потому что Серп Крона теперь лежит спокойно и безмятежно — в руке нового хозяина.

Пытается делать вид, что он тут ни при чем.

Потому что ничто не мешает мне теперь шептать чёрному псу — можно…

И мой шёпот слышит то, что должно.

Та, что должна.

«Чем будешь бить, морской?!» — кричит Зевс, заливаясь безумным хохотом, и удар трезубца подсекает ноги вставшему на дыбы коню. Небо вцепляется в море — когтями, бьёт его крыльями вихрей, терзает клювом двузубца. Схватилось — с предвечным врагом, которого сейчас развеет, разобьёт, раздавит…

«Что у тебя за оружие, морской?!» — слышится в истошном хохоте неба, которое валится на остров. Хохот колеблет землю. Заставляет упасть на нее волны — жалобно прижаться к ногам своего хрупкого Владыки.

Нет.

К незыблемо стоящей посреди моря скале.

Мрак мокрых волос кипит в воздухе. Глаза больше не бирюзовы — черны по-штормовому, и Зевс начинает кричать, когда вглядывается в эту черноту. За ней — ненавистное сходство («Брат!! Вор!!»), за ней — сбывшееся пророчество и оживший смысл.

За ней — ответ.

Слетающий с чуть приоткрывшихся, юношеских губ. Названием самого страшного оружия. Взятого в час надобности.

— Клятва.

И волны моря, кипящие на островке, — оборачиваются чёрными, ледяными, пришедшими из моего мира водами.

Клятвой, о которой Зевс благополучно забыл в сражении — ибо разве могут существовать клятвы для Владыки, который совладал с Серпом Крона?!