Индейская комната

Сара хотела бы отказаться. В романах героини прикрываются высокими принципами, которые позволяют им с презрением отвергать заманчивые предложения, но сегодня у нее ничего не осталось. Даже бунгало Джоба сгорело. Колхаун был прав: если бы она осталась в Хевен-Ридже, ее бы прикончили.

Сара подписала все, что от нее требовали. Ей были необходимы деньги, чтобы найти квартиру и продолжить лечение, если она не хотела, сняв гипс, остаться хромой.

Глава 39

Сара вернулась в Лос-Анджелес после четырех лет отсутствия. В глаза ей бросилось безобразие, грязь, бетонные завитушки города. Неужели она действительно здесь жила? Многолюдье раздражало. Она отвыкла от бесконечных толп в постоянном движении. Все куда-то бежали: и люди, и машины.

«Я стала медлительной», — заметила она, разглядывая себя в стекло витрины. Казалось, она еле ходит, а прохожие бросают на нее иронические взгляды.

Сара позвонила матери из телефона-автомата. Они не разговаривали друг с другом уже несколько лет, и переписка, постепенно замирая, в конце концов оборвалась.

Сесилия не предложила встретить дочь в аэропорту.

— Твой отец плохо себя чувствует, — сообщила она со вздохом.

Сара взяла такси. Ничего не изменилось, однако она чувствовала себя не в своей тарелке. Это было странное, необъяснимое впечатление. Деревянный дом обветшал, краска облупилась. Грязные стекла в окнах почти не пропускали свет. Сад, конечно, тоже был запущен. Лужайка имела вид поляны, поросшей сорняками. Крылья машины, стоящей на дорожке, были грубо подкрашены. Это был «форд-пинто», купленный по случаю. Женщины сдержанно обнялись, как при первом знакомстве, когда не спешат демонстрировать дружеские чувства.

— Папа болен? — спросила Сара, садясь в машину рядом с матерью. — Его нет дома?

— Его отвезли в больницу в неврологическое отделение три месяца тому назад. Он больше не разговаривает, отказывается смотреть людям в глаза. Вначале считали, что это депрессия, но сегодня стало ясно, что все гораздо серьезнее.

Сесилия и сама избегала встречаться взглядом с дочерью. Она смотрела только вперед, на улицу, и даже не пыталась поддержать разговор.

— Значит, — бросила она через некоторое время, — ты опять заставила говорить о себе? Телевидение посвятило целую передачу бойне в Хевен-Ридже. Нельзя сказать, что журналисты отвели тебе завидную роль. У тебя просто талант вызывать к себе ненависть, это что-то врожденное! Что же произошло на самом деле?

Сара изложила свою версию событий. Она говорила только для того, чтобы заполнить тишину, которой боялась.

— Значит, ты туда больше не вернешься? — заключила Сесилия.

— Нет. Сниму что-нибудь здесь и буду работать над этой историей для телевидения. Это даст мне средства на жизнь в течение года-двух. Мне много не надо.

Именно в госпитале, при неоновом освещении, Сара заметила, как постарела мать. Не стало средств, и некогда холеная женщина перестала следить за собой, как раньше. Лифтинги, коллагеновые инъекции — все осталось в прошлом. Казалось, время предоставило Сесилии отсрочку, а потом вдруг в одночасье вернуло ей настоящий возраст. Она несла эту ношу без попыток приукраситься, с покорностью судьбе, но с болью.

Джон Латимер Девон лежал в общей палате, отгороженный от соседей ширмой, и смотрел в потолок. Когда жена и дочь попытались привлечь его внимание, он отвернул голову, как животное, испугавшееся ветеринара. После двух таких попыток отец спрятался под простыней.

— Не переживай, — вздохнула Сесилия. — Ничего не поделаешь. Если бы были деньги положить его в приличную больницу… Там бы за ним лучше ухаживали, а здесь… оставляют лежать в экскрементах по нескольку часов. Он не жалуется, он даже этого не замечает. Он уже не здесь.

В общей палате воняло мочой и дезинфекцией. Курить было запрещено, и Сесилия теребила пачку с сигаретами на коленях. Саре хотелось найти теплые, добрые слова… Она стала для матери врагом, началом всех их бед, и теперь враг вернулся. Презрительный взгляд Сесилии Девон как будто бы говорил: «Между нами все кончено! Можешь делать все, что хочешь, но уже ничего не исправишь».

Вернувшись в Лос-Анджелес, Сара вдруг поняла, что за четыре года совершенно выбросила родителей из своего сознания. Все ее мысли занял Тимми. Тимми, и только он. Она почувствовала себя виноватой.

Медсестра объявила, что посещение закончено. Мать и дочь поднялись. Сара попыталась пожать руку отцу. Тот съежился и закрыл глаза.

Женщины медленно вышли из больницы.

— Это место для бедных, — вздохнула Сесилия. — Негры, латиносы. Я никогда не могла даже предположить, что твой отец так кончит жизнь. А он — тем более. Полагаю, что, если кто-нибудь сказал бы ему о такой возможности, он бы расхохотался. Все равно как если бы объявить, что его похоронят на Луне!

Женщины сели в машину, поехали. По дороге остановились, чтобы зайти в магазин. Сара заметила, что ее мать не предложила ей жить в родном доме. Казалось, она дорожит своим одиночеством, как старики, которых раздражают собственные дети, когда те их навещают и наивно полагают, что таким образом развлекают родителей.