Инферно (тетралогия)

Не люблю, когда людей жрут, пусть не самых лучших, но все равно жрут. К тому же в таких количествах, зубов по колено.

— У нас и патронов мало, — напомнил Егор. — Почти не осталось… Промелькнули бы в легкую…

Егор сделал шаг назад.

— Это безопасно, — успокоил я. — Оно опасно неожиданностью, а так… Мы с ним разберемся.

— Жаль, гранаты нет…

— Граната тут не поможет, надо прикинуть… За мной.

Вернулись на второй уровень. Елки, баня, мебель. Елки горели, но неправильно, огня слишком много, а огонь не очень нужен. В банном отделе взяли ванну, дырявую медную, но ничего, сгодится, не воду в ней в баню таскать.

Заглянули в новую мебель. Здесь гораздо больше предметов подходящих, вот, например, та штука, не знаю для чего она предназначена, похожа на дохлую лягушку, возможно, диван. И гигантская ладонь, пластиковая рука, каждый палец которой представлял из себя отдельное кресло, наверное, тоже диван. И табуретка, больше всего напоминавшая чашку, ручка вроде как сбоку есть, то ли на соплю, то ли на ухо смахивает, определенно надо начинать с нее.

Кивнул Егору, тот с одного удара разрубил табуретку из нарядного сине-розового пластика на две половинки, а затем на четыре и на более мелкие куски. Я надрал упаковочной бумаги, набил ее в ванну, ссыпал сверху колотую табуретку. Егор тем временем рубил ладонь. Пластиковая рука поддавалась хуже, топор отщеплял плоские, размером с ладонь куски, я велел ему бросить это и заняться дохлой лягушкой, та, напротив, рубилась легко, в мелкую крошку, рассыпалась.

Засыпали эту крошку в ванну. Егор сказал, что вряд ли раньше делали пластик, который хорошо горит, а я ответил, что это правда, сначала он горит не очень, но потом ничего, расходится. После чего мы перемешали бумагу с пластмассой и стащили ванну на третий уровень. Разожгли огонь, это, кстати, было не так уж просто, а когда он набрал силы, поволокли ванну ко входу в метро.

Огонь скоро сменился черным вонючим дымом, мы толкнули ванну в глубь перехода, а сами встали вдоль стен. Через несколько минут пластик в ванне начал испускать едучий черный смрад, который затянул весь переход, так что закашлялись даже мы.

Я просчитал — сквозь переход воздух особо не потянется — слишком широко, пойдет через щели. Эти поганые твари обожают узкие проветриваемые щели, где тепло, надежно и никто больше не пролезет.

Так оно и получилось. Дым валил что надо, маслянистый, сажистый, черные хлопья со свистом втягивались под потолок, теперь ждать.

Все норные твари не выносят дым. Змеи, любители теснин и расселин, жуки и косорылки, и камнееды, точильщики угля и пожиратели помета, они все не терпят угара. Из-за особенностей своего дыхательного аппарата. Вряд ли слизень исключение.

— Винтовку, — прошептал я Егору.

— Что?

— Винтовку!

Егор передал мне двустволку, по разрывной пуле в каждом стволе.

Дым всасывался в потолок, начинал присвистывать, я ждал.

Через минуту я увидел — из потолка показались лапки. Или щупальца. Или… не знаю, как они назывались, усики. Они потянулись из щели, быстро, по-насекомьи, я прицелился.

Секунду спустя из щели показалось…. Не знаю, туловище ли, голова или, может, наоборот, задница, я выстрелил. Выставившаяся часть тела разлетелась в клочья, разбрызгалась зелеными ошметками, Егор вдруг охнул, схватился за уши, точно это ему по ним стрельнули крупнозернистой дробью, больно.

И я тоже услышал. Стрекотанье. Настолько высокое, что у меня почти сразу отрезало половину слуха, почти оглох.

Тварь вывалилась из-под потолка. Из потолка, так вернее. Она оказалась непомерных размеров. Свесилась до пола. Похожая на сороконожку, да, может, она и была на самом деле сороконожкой — длинный червь, толщиной с человека, с многочисленными лапками, отростками, или как они там называются.

Оно продолжало свистеть, возмущенно, дико громко и яростно, пыталось проветрить легкие, у такого длинного червя должны быть длинные легкие, а значит, дыма он наглотался изрядно. Вряд ли до отравления, но все равно приятно, закашлялась погань.

— Все лезет… — прошептал Егор. — Протяженный…

На самом деле протяженный, метра четыре, долго рос, наверное, он был как щука, которая растет до тех пор, пока не умирает с голоду, потому что ей уже не на кого охотиться.

И вот слизень вывалился целиком, толстый червь, исполненный лапами, я выстрелил два раза и попал ему в тушу, и свист стих, отчего мне стало гораздо легче, просто гораздо. Плоский, очень на сороконожку все-таки похож, плюхнулся на холодный пол и немедленно заструился в нашем направлении.

— Стреляй! — завизжал Егор.

Я выстрелил. Целил в морду, морда совершенно одинаковая, пуля вошла в башку, туда, где должен находиться мозг, но слизень этого даже не заметил. Дернулся немного, и все, как полз, так и продолжал ползти. С шуршанием, я слышал его сквозь оглушение. Пуля в башку его не остановила, почему?

— Бежим! — крикнул Егор.

Мы побежали назад, Егор, конечно, первым.